Глава 2
Я не знаю, в чем состояла моя главная ошибка: в том, что я верила в случайности и не прислушивалась к голосу интуиции, или в том, что до смешного сильно уверовала в собственную удачливость. Потому что, черт, потому что все страшное, злое и жестокое — далеко, где-то за гранью: вой полицейский сирен, тяжелые взгляды прохожих, новостные сводки и некрологи в газетах, цепкий интерес подвыпивших парней и блестящее дуло пистолета, направленного в твою сторону. Далеко, намного дальше, чем приближающееся Рождество, предпраздничные хлопоты и рождественское дерево в Рокфеллер-центре, трансляции с которого забивают почти все каналы страны. И пока Нью-Йорк утопает в иллюминации, я выслушиваю тихие оправдания матери, выбравшей поездку в Майями, чем встречу со мной. Впрочем, я и не ожидала, что она предпочтет семейные посиделки за бокальчиком "эггнога".
Потому что она никогда не выбирала меня.
— Я все понимаю, мам, — с трудом произношу это, наконец дождавшись паузы в ее монологе и сжимая губы до боли. Мне почти не обидно, если не думать о том, что наше последнее совместное Рождество было два года назад, и каждый раз она обещала все исправить и "обязательно встретиться, ведь я так скучаю по тебе, Кейти". Всего больше она скучает по солнцу и своему любовнику, так некстати решившему перебраться на побережье, еще дальше от Атланты. Два часа полета прямым рейсом, мили непонимания и моя ненужность в их неожиданном счастье. Интересно, если бы она знала, что это Рождество станет последним для нас, последним для прежней Кейт Стефенсон, она бы согласилась провести его вместе? Нет, наверное. — Конечно, удачно тебе отдохнуть и передавай привет Кевину, — от его имени зубы сводит, и я неловко кладу трубку, в полной мере осознавая, насколько же я ненавижу этот праздник. Одиночество, которое под бархатный тембр Френка Синатры ощущается особенно остро.