В гостях у Третьяковых бывали многие известные общественные деятели, писатели, музыканты, ученые: И. С. Тургенев, И. А. Гончаров, В. В. Стасов, П. И. Чайковский, Ю. Ф. Самарин, Б. Н. Чичерин, И. С. Аксаков и другие; здесь велись оживленные дружеские беседы о литературе, искусстве, истории России, о настоящем и будущем народа. Атмосфера этого дома, открытого и гостеприимного, была лишена налета чопорности и претенциозности, располагала к задушевному, откровенному общению. Принимая гостей, хозяева не старались превращать свой дом в некий светский салон, которых в тогдашней Москве было немало, а естественно тянулись к интересным людям, которые отвечали им взаимностью. О духовных запросах Павла Михайловича можно судить по его библиотеке, включавшей рукописные раритеты, книги по истории искусства, археологии, географии, музейному делу и серии художественных изданий{148}.
В семье Третьяковых родилось шестеро детей: Вера (1866 г.), Александра (1867 г.), Любовь (1870 г.), Михаил (1871 г.), Мария (1875 г.) и Иван (1878 г.). Родители очень любили детей, но при этом отец считал, что они должны «воспитываться в строгости», а мать постоянно баловала и защищала перед отцом за обычные детские шалости и проказы. В доме были гувернантки, приглашались хорошие учителя, и дети получили воспитание и образование, достойные интеллигентных семей. Однако здесь были не только радости и надежды; были и трагедии. Младший сын умер в восьмилетием возрасте, а сын Михаил был от рождения умственно неполноценным ребенком. Эти печальные события омрачали жизнь родителей и еще теснее привязывали их к дочерям.
Уклад жизни семьи, взгляды Павла Михайловича на воспитание детей часто отражали противоречия самого мировоззрения купца-собирателя, жизнь и деятельность которого протекала на грани двух эпох. С одной стороны, поклонение, даже своего рода культ искусства, а с другой — попытка ограничить интересы детей, втиснуть их в рамки якобы общепризнанных купеческих норм. Старшая дочь вспоминала: «Отец, любивший искусство во всех его проявлениях, доходил, в нашем воспитании до абсурда, граничившего с деспотизмом»{149}. Он воспротивился, например, ее поступлению в консерваторию, хотя она имела несомненные музыкальные способности, оцененные Н. Г. Рубинштейном. Очень долго не соглашался пригласить в дом учителя рисования, считая, что женщина-художник — явление недопустимое.
Категорически возражал Павел Михайлович против участия детей в любительских спектаклях семьи московских фабрикантов Алексеевых, с которыми Третьяковы близко общались многие годы и где издавна было принято устраивать домашние «представления». Для этой цели имелись даже специально приспособленные помещения и в их доме у Красных ворот, и в их подмосковном имении Любимовка. Именно из этих любительских спектаклей, из этого «Алексеевского кружка» вырос всемирно известный К. С. Станиславский (Алексеев).
Свои взгляды имел Павел Михайлович и на брак, полагая, что для детей купцов необходимо искать «подходящую партию» исключительно в купеческой среде. Однако сама социальная действительность России второй половины XIX в. вносила постоянно изменения в эти устоявшиеся представления. Члены крупнейших и старейших купеческих семей, хотя часто и сохраняли тесную связь с деловым миром, продолжали традиционные «купецкие занятия», но по уровню интеллектуальных запросов, по кругу своих знакомств не были уже теми людьми, кругозор которых ограничивался областью «семейного дела» и обычных купеческих корпоративных интересов. Сама духовная атмосфера семьи Третьяковых по сути дела отрицала обычные купеческие ценности. Показателем этого было и решение матримониальных дел: старшая дочь, как уже упоминалось, вышла замуж за пианиста, дирижера, а затем и профессора Московской консерватории А. И. Зилоти, а третья дочь, Люба, — за акварелиста Н. Н. Гриценко, после развода с которым вышла замуж за Л. С. Бакста, представителя зародившегося в конце XIX в. художественного течения — «мирискусстничества».
Две другие дочери, Александра и Мария, стали женами членов «клана Боткиных». Эта известная семья предпринимателей и коллекционеров, о которой вскользь было упомянуто в предыдущей главе, имела как бы две «ветви»: московскую и петербургскую. Первую представляли те, кто жил в Москве и непосредственно руководил двумя крупными семейными фирмами: чаеторговой «Петра Боткина сыновья» и Товариществом Ново-Таволженского свеклосахарного завода. Из них наибольшей известностью пользовались Петр Петрович (1831–1909) и Дмитрий Петрович (1830–1889). Последний являлся коллекционером работ русских и европейских мастеров и много лет был председателем Московского общества любителей художеств (членом которого был и П. М. Третьяков).
Вторая ветвь связана с Петербургом. Это в первую очередь, конечно, врач Сергей Петрович Боткин, за сына которого, Сергея (1859–1910), вышла замуж Александра Павловна Третьякова. Он был, как и отец, врачом, профессором Военно-медицинской академии и одновременно, что было характерно почти для всех Боткиных, страстным собирателем и знатоком искусства. Позднее, в 1905 г., стал действительным членом Академии художеств. Свое небольшое, но чрезвычайно ценное собрание рисунков и акварелей он завещал Русскому музею. Его брат, лейтенант Александр Сергеевич, женился в 1898 г. на младшей дочери Павла Михайловича — Марии. «Петербургские Боткины» одворянились и сословных связей с купечеством уже не имели. Следует упомянуть и Михаила Петровича Боткина (1839–1914) — художника, академика живописи (выставлял свои работы на академических выставках, участвовал в экспозициях Товарищества передвижников) и крупного финансового дельца (один из руководителей С.-Петербургского международного банка и ряда других компаний). Он собирал главным образом произведения итальянских мастеров (в его коллекции был бюст работы Леонардо да Винчи — «Голова юноши»){150}.
Через своих дочерей собственно с купцами П. М. Третьяков так и не породнился. Надо отдать должное хозяину третьяковского дома: он серьезно и не препятствовал выбору детей и к их мужьям относился всегда с большой симпатией, а с С. С. Боткиным у него вообще установились близкие и даже доверительные отношения. Большую роль играло и то, что при широте духовных интересов в семье Павла Михайловича никогда не было ни культа богатства (о деньгах практически никогда не говорили), ни той всепоглощающей жажды наживы и подчинения всех и вся деловым интересам. Он был аккуратным, даже педантичным человеком и всю свою сознательную жизнь серьезно относился к предпринимательским занятиям. Вставал «с петухами», работал у себя в кабинете, затем отправлялся в контору на Ильинку (до середины 80-х годов контора помещалась на первом этаже того дома, где жили Третьяковы), посещал биржу, находившуюся рядом, или Московский купеческий банк (много лет он был членом совета этого крупнейшего банка Москвы), а после организации фабричного производства по нескольку раз в год ездил в Кострому. Все это он делал как бы по инерции, правда, вполне профессионально, но без того внешнего блеска и размаха, который отличал многих других деловых людей.
Из «формулярного списка о службе», составленного Московской купеческой управой в 1895 г., следует, что Павел Михайлович Третьяков получил потомственное почетное гражданство в 1856 г., но продолжал «выбирать» купеческие свидетельства и до конца своих дней числился купцом первой гильдии{151}. В 1880 г. «за успехи и труды» удостоился «царской милости» — получил почетное звание коммерции-советника. Это был редчайший случай, когда подобное звание было присвоено вопреки воле самого предпринимателя, и вся «операция» была проведена за его спиной руководителями Московского биржевого комитета и купеческого общества. Комментируя этот факт, Павел Михайлович писал с возмущением жене: «Я был в самом хорошем настроении, если бы не неприятное для меня производство в Коммерции Советники, от которого я несколько лет отделывался и не мог отделаться, теперь меня уж все, кто прочел в газетах, поздравляют и это меня злит. Я разумеется никогда не буду употреблять это звание, но кто поверит, что я говорю искренно?»{152}. Это поразительное признание лишний раз свидетельствует о том, насколько он был далек от всякой мелочной возни в поисках титулов и званий, которых так энергично домогались многие другие.