Выполнял он и различные общественные обязанности. Был членом совета Московского художественного общества (с 1872 г.), совета Московского попечительства о бедных (с 1869 г.), выборным и старшиной Московского биржевого общества, членом советов Московского коммерческого и Александровского коммерческого училищ, Московского отделения Совета торговли и мануфактур{153}. Участие в деятельности предпринимательских организаций свидетельствовало о том, что П. М. Третьяков пользовался в деловой среде несомненным авторитетом.
Одновременно являлся крупным и общепризнанным жертвователем. В 1889 г. М. Е. Салтыков-Щедрин писал редактору либеральной московской газеты «Русские ведомости» В. М. Соболевскому: «…Москва богата сочувственными людьми вроде Солдатёнкова, Третьяковых, Ланина и проч…которые, конечно, придут на помощь»{154}. В литературе было справедливо замечено, что «одной из отличительных черт Павла Михайловича была необыкновенная скромность, из-за которой многие из тех дел, какие он делал, мало были известны окружающим»{155}. «Творя добро», он не преследовал никаких скрытых целей, был начисто лишен всяких амбициозных карьерно-престижных желаний и руководствовался исключительно внутренней потребностью своей натуры делать полезное дело.
Отмечая эту важнейшую черту личности мецената, хотелось бы сказать и о следующем. Не должно возникнуть впечатление, что автор данного очерка задался целью создать своего рода «праздничный портрет» П. М. Третьякова, где доминируют одни радостно-восторженные цвета (таких изображений уже существует немало). Конечно, он был капиталистом и человеком своего времени. Его доходы, как и всех остальных дельцов, были результатом труда не только его, но и многих рабочих и служащих, трудившихся по найму на фабриках и в конторах. Никакими «привилегиями» они не пользовались и работали, что называется, «от зари до зари», по 11–12 часов в сутки при довольно скудном материальном обеспечении. Скажем, в 1897 г. на Новой костромской мануфактуре было 4205 рабочих, которые вместе получали 61,5 тыс. руб. ежемесячно, или в среднем, примерно, по 12 руб. 50 коп.{156}
Часто об этой стороне жизни и деятельности меценатов «говорить не принято».
С точки зрения людей, выросших и воспитанных в совершенно иных общественных условиях, имеющих другое мировоззрение и шкалу социальных ценностей, получение подобных доходов является безусловно безнравственным. Однако, если отказаться от такого подхода, существующих стереотипных социальных схем и попытаться глубже осознать то время и его людей, то картина будет иной. Для людей круга П. М. Третьякова социальное неравенство и деление общества на бедных и богатых существовало как бы всегда и воспринималось большинством как само собой разумеющаяся действительность. Однако, видя конкретную нищету, бесправие и бескультурье, чуткие и отзывчивые люди не могли оставаться равнодушными и стремились в силу своих представлений и в меру возможностей помочь людям. Обладая огромным трудолюбием, он того же требовал и от других. Как вспоминал один из его служащих, «к тем, кто хорошо работал, Третьяков относился с полным доброжелательством. Щедро помогал, когда случалась в семье беда»{157}.
Поразмышляем над таким вопросом: мог ли П. М. Третьяков, допустим, отказаться от своего имущества, или вдруг резко повысить заработную плату рабочим, или установить 8-часовой рабочий день, или, скажем, ввести оплаченные отпуска? Возможность подобных действий можно допустить с большим трудом лишь теоретически, и любая подобная попытка вызвала бы трудно предсказуемые последствия, так как здесь таилась известная угроза всему существующему и «освященному» традицией порядку. В качестве ответной реакции могло последовать учреждение опеки «за расточительность», т. е. лишение права распоряжаться имуществом, возможность отстранения от управления в административном порядке, безусловное общественное осуждение, а может быть и своего рода социальный остракизм, который мог распространиться не только на него, но и на членов семьи и т. д. Естественно, что, лишившись средств, П. М. Третьяков потерял бы возможность создавать «храм национального искусства». Вышеприведенный пассаж необходим для понимания того реального положения, при котором наделенный умом и чувством состраданий капиталист являлся своего рода «заложником» всей общественно-экономической системы, имел право существовать только в ее рамках, согласно сложившимся принципам и канонам.
Однако область благотворительности и меценатства открывала возможности для игнорирования устоявшихся норм, и именно здесь Павел Михайлович как бы преодолел свое классовое происхождение и социальное положение. Он тратил свои силы и огромные средства не на себя и не на нужды определенного социального круга (классовый эгоизм — отличительная черта буржуазии вообще). Им двигало глубокое и вполне осознанное стремление культурного развития народа и страны. Обращаясь к В. В. Стасову в 1883 г., ан заметил: «Я не имею вовсе никакого чина и звания, дающего право на какой-нибудь титул и думаю, что и иметь не буду…»{158} Утверждение, верное по существу, но с одной лишь оговоркой: став коммерции-советником, он одновременно превратился и в «благородие», но не придавал этому никакого значения. Он ни разу даже, что называется, не заикнулся о желании получить какой-либо чин или иметь другое выражение «высочайшего признания» заслуг. Все, чем его награждали, он имел как бы «автоматически» и часто вопреки его воле.
Главным делом всей жизни, основным ее смыслом было стремление создать очаг национального искусства в виде общедоступной галереи. Уже в начале 70-х годов ему принадлежало около двухсот полотен, висевших скученно в жилых помещениях и сплошь покрывая некоторые стены. Подобная «экспозиция», конечно, мешала воспринимать живопись. Возникали большие неудобства и в силу того, что к П. М. Третьякову стали обращаться с просьбами разрешить ознакомиться с собранием и каждое такое посещение стесняло жизнь семьи. Появилась необходимость построить специальное помещение. Это начинание и было осуществлено архитектором А. С. Каминским в 1872–1874 гг. (он был родственником Павла Михайловича, женатым на его сестре Софье) и обошлось в несколько десятков тысяч рублей. Под строительство двухэтажного здания был выделен участок всеми любимого сада. С весны 1874 г. и можно вести отсчет истории общественной галереи, так как ранее это собрание все-таки «обслуживало» главным образом семью.
Первые годы посетители допускались к осмотру картин только по разрешению Павла Михайловича, а с 1881 г. галерея стала доступна всем желающим. Поток публики неумолимо рос. По заданию владельца служащие галереи вели учет посетителей, и эти данные П. М. Третьяков привел в одном из писем В. В. Стасову: в 1881 г. побывало 8368 человек, 1882–8416, 1883 — 13 761, 1884 — 15 646, 1885 — 28 749, 1886 — 40 018, 1887 — 42 688, 1888 — 42 335, 1889 — 41 054, 1890 г. — 50 070 человек{159}. За эти десять лет с коллекцией ознакомились почти 300 тыс. человек. Собрание П. М. Третьякова постоянно пополнялось и расширялось и уже в 80-е годы превратилось в крупнейшее собрание национального искусства. В 1885 г. И. Е. Репин писал коллекционеру: «Нельзя не сочувствовать этой колоссальной, благородной страсти, которая развивалась в Вас до настоящих размеров»{160}. Когда в галерее были посетители, П. М. Третьяков там старался не появляться. Не изменял он этому правилу и тогда, когда приезжали смотреть картины высокопоставленные лица, включая и членов царской фамилии, а служащих наставлял: «Если предупредят заранее, что сейчас будут высочайшие особы, — говорить, что Павел Михайлович выехал из города. Если приедут без предупреждения и будут спрашивать меня, — говорить, что выехал из дома неизвестно куда»{161}.