Никольская мануфактура с 1873 г. действовала как паевое предприятие с основным капиталом 5 млн руб., разделенным на именные паи по тысяче рублей каждый. Согласно протоколу первого собрания совладельцев, в начале 1874 г. самому хозяину принадлежало 3512, а его жене — 1095 паев фирмы, или более 90 %{240}. Остальные были распределены среди родственников и некоторых других, близких Морозовым лиц{241}. Перестав быть единоличным владением и превратившись в паевое (или акционерное) предприятие, действовавшее на основании «высочайше утвержденного» устава, Никольская мануфактура оставалась в руках морозовской семьи вплоть до ее национализации в 1918 г. Хотя высшим органом стало считаться собрание пайщиков, где все решения принимались большинством голосов (10 паев давало право на один голос), однако сам хозяин, а затем его жена — Мария Федоровна Морозова, сохраняли полный контроль над ходом дел, так как являлись крупнейшими совладельцами.
По сумме годового производства уже в середине 80-х годов фирма занимала третье место в России{242}. По данным на 1892 г., на Никольской мануфактуре работало более 17 тыс. рабочих; здесь было почти 159 тыс. веретен и 34 паровые машины{243}. Выпускались различные хлопчатобумажные ткани, пряжа, нитки. Используя новейшее оборудование, высококачественный привозной американский хлопок, эффективные иностранные красители, хозяевам удалось добиться того, что продукция Никольской мануфактуры отвечала самым высоким стандартам и пользовалась заслуженным уважением среди потребителей в России. Экспортировалась она и за границу. Это была одна из самых прибыльных российских компаний, приносившая миллионы рублей дохода. Был очень высоким и дивиденд. Так, в 90-е годы он составлял ежегодно 20–25 %, т. е. единожды вложенный рубль давал 20–25 коп.{244} Среди заинтересованных в делах Никольской мануфактуры капиталистов (помимо самих Морозовых) было несколько крупных предпринимателей: коммерции-советник К. Т. Солдатенков; мануфактур-советник, совладелец стеариново-мыловаренного завода в Казани и фабрики по обработке хлопка в Московской губернии, один из руководителей Московского купеческого банка Г. А. Крестовников (зять Т. С. Морозова); директор ряда крупнейших текстильных фирм (в их числе «Э. Циндель» и Кренгольмская мануфактура) и распорядитель торгового дома «Л. Кноп», барон А. Л. Кноп.
В одном из документов Министерства финансов, относящемся к началу XX в., о морозовской фирме говорится: «Правильное и успешное действие причин, вызвавших цветущее состояние дел Товарищества, облегчалось в немаловажной степени семейным характером последнего, состоящего из ограниченного круга лиц, связанных между собой общностью не только экономических, но и родственных интересов: между тем сохранение надолго такого характера и впредь, едва ли может иметь место, ибо с течением времени, по естественному ходу событий, паи товарищества должны распределяться среди большего числа участников, которые, по мере удаления от основателей и первых руководителей предприятия, будут терять непосредственную связь с ним»{245}. Действительно, «по мере удаления от основателей» происходил своего рода «размыв» состава владельцев, и среди пайщиков появлялись лица, не связанные с Т. С. Морозовым первыми степенями родства. Однако этот процесс не привел к потере контроля над фирмой Морозовыми, как это, например, произошло с основанной 3. С. Морозовым Богородско-Глузовской мануфактурой, откуда его наследников вытеснили в XX в. другие дельцы.
У Тимофея Саввича было восемь человек детей: четыре дочери: Анна (1849), Алевтина (1850), Александра (1854), Юлия (1858) и четверо сыновей — Иван (1855), Арсений (1856), Савва (1862) и Сергей (1863). Иван и Арсений умерли в детстве. Савва, родившийся 3 февраля 1862 года, и стал, пожалуй, наиболее известным представителем клана Морозовых. А. М. Горький характеризовал его как человека «исключительного по уму, социальной прозорливости и резко революционному настроению»{246}. Эта яркая и самобытная натура послужила писателю прообразом ряда персонажей (например, Егора Булычова).
Капиталист, миллионер и вдруг — «революционное настроение»! Возможно ли такое? Не является ли это утверждение лишь писательским преувеличением? Конечно, С. Т. Морозов не был революционером в полном смысле этого слова, т. е. человеком, главной целью жизни которого было радикальное изменение основ общества, и он не боролся открыто с существовавшей системой. Однако этот предприниматель острее, чем большинство других, ощущал потребность изменить общественные порядки и в меру своих сил и средств оказывал значительную финансовую помощь революционному движению. При его материальной поддержке издавалась ленинская «Искра», именно на его средства были учреждены первые легальные большевистские газеты: «Новая жизнь» в Петербурге и «Борьба» в Москве. Один из «столпов» царской бюрократии, министр финансов и председатель совета министров С. Ю. Витте с негодованием заметил, что такие, как С. Т. Морозов, «питали революцию своими миллионами»{247}. Конечно же, царский сановник сгустил краски. «Стимулировать» революцию деньгами просто нельзя. Она вызывается объективными причинами и развивается по своим законам. Однако помощь делу революции Савва Тимофеевич действительно оказывал и немалую, причем не только деньгами. Что касается финансовой поддержки, то, хотя точных данных и нет, она, во всяком случае, исчислялась десятками, если не сотнями тысяч рублей. «Материальная помощь, оказываемая Морозовым революционному движению, была существенна и своевременна», — констатирует исследователь{248}.
Его заслуги перед потомками измеряются не только этим. Велики они и в области национальной культуры. Он оказал неоценимую поддержку Московскому Художественному театру, всемерно и бескорыстно помогал величайшему начинанию в самый тяжелый период его становления и развития. Откровенно говоря, трудно представить судьбу театра без Саввы Тимофеевича Морозова. Много лестных слов относится к этому человеку и щедрому меценату в воспоминаниях организаторов и руководителей Художественного театра К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко, а К. С. Станиславский счел своим долгом даже почтить память этого друга театра на торжественном заседании, посвященном тридцатилетию МХАТа в октябре 1928 г. в присутствии членов советского правительства{249}.
Как сформировался этот удивительный человек? Какие причины сделали его столь непримиримым и к самодержавию, и к собственной социальной среде? Тут, как и во всех других случаях, когда речь заходит о неординарных личностях, однозначных ответов быть не может. Здесь необходимо учитывать не только природный ум, интеллект, но и совокупность нравственных черт. К сожалению, проследить развитие их практически нельзя, так как достоверных свидетельств сохранилось очень мало. Это относится в первую очередь к годам детства и юности, что является вообще типичным для биографий всех предпринимателей. Однако немногочисленны документальные данные и о последующем периоде, в значительной степени в силу того, что до нас не дошел личный архив С. Т. Морозова. В распоряжении исследователей находятся в первую очередь источники мемуарного характера, большинство которых возникло через десятилетия после смерти Саввы Тимофеевича. Однако общий «контур жизни» этого, по словам Л. Б. Красина, «интереснейшего человека»{250} они очертить позволяют. Имеются и некоторые другие материалы.
Вернемся к семье Саввы Тимофеевича. Его отец в 1848 г. женился на дочери богатого московского купца, фабриканта и домовладельца Ф. И. Симонова — Марии Федоровне{251}. Предки этой фамилии происходили из казанских татар, принявших православие (отсюда, очевидно, и тот «отпечаток Азии» в облике детей этой ветви морозовского рода). С 1849 г. в семье пошли дети, и первой родилась дочь Анна. Савва был седьмым ребенком, а через полтора года после него родился Сергей. К этому времени Морозовы имели уже собственный особняк в Москве, в Большом Трехсвятительском переулке, перекупленный у известного откупщика В. А. Кокорева, где прошли детские и юношеские годы Саввы. (Здание сохранилось. Современный адрес — Большой вузовский переулок, 1. Примечательно оно и тем, что здесь в июле 1918 г. был штаб левоэсеровского мятежа.) Двухэтажный дом с мезонином насчитывал двадцать комнат; имелась своя молельня и зимняя оранжерея. Дом был окружен довольно обширным садом, где были беседки и цветники.