«Игра в светскость» продолжалась довольно долго и требовала не только времени, сил, но и больших расходов. Приобретается обширное имение Покровское-Рубцово около Нового Иерусалима, строится дача во Владимирской губернии. Со стороны людей, мало знакомых с самим хозяином, такая «пляска миллионов» не находила понимания. Профессор Московского университета И. В. Цветаев писал в 1899 г. архитектору Р. И. Клейну: «Пусть будет Саввам Морозовым стыдно: пропивают и проедают чудовищные деньги, а на цель просветительскую жаль и пятиалтынного. Оделись в бархат, настроили палат, засели в них— а внутри грубы, как носороги…»{279} Вряд ли с И. В. Цветаевым можно согласиться, хотя обида его и понятна: С. Т. Морозов не дал ни копейки на создаваемый по инициативе и при деятельном, участии Ивана Владимировича Музей изящных искусств имени императора Александра III. Однако дело тут было не в жадности и не в непонимании значения искусства, а скорее в том, что сооружение этого огромного здания в центре Москвы и в силу его названия, и по причине «высочайшего покровительства» воспринималось многими как памятник романовской династии, а такие начинания С. Т. Морозов никогда не поддерживал. Истинные цели, задачи и назначение музея стали для всех очевидными позднее.
Чем дальше, тем больше С. Т. Морозову претят светские устремления жены. По всей вероятности, именно в конце 90-х годов начинается охлаждение между супругами, которое со временем приводит к сильному отчуждению. «Мадам Морозова» сверкала в обществе, на благотворительных базарах, в театрах, на вернисажах; принимала у себя родовую знать, «золотую» светскую молодежь, офицеров. У нее «запросто» бывала даже сестра царицы и жена московского генерал-губернатора великая княгиня Елизавета Федоровна. Красочное описание личных апартаментов этой «светской львицы» оставил А. М. Горький, которого в спальне 3. Г. Морозовой поразило «устрашающее количество севрского фарфора: фарфором украшена широкая кровать, из фарфора рамы зеркал, фарфоровые вазы и фигурки на туалетном столе и по стенам на кронштейнах. Это немного напоминало магазин посуды»{280}. Резко контрастировала с этим обстановка комнат, занимаемых самим хозяином. «В кабинете Саввы — все скромно и просто, только на книжном шкафе стояла бронзовая голова Ивана Грозного, работы Антокольского. За кабинетом — спальня; обе комнаты своей неуютностью вызывали впечатление жилища холостяка»{281}.
Уместно здесь сказать и о следующем. Особым вниманием хозяйки пользовался все чаще и чаще бывавший в доме блестящий офицер, выпускник Николаевской академии Генерального штаба, потомственный дворянин А. А. Рейнбот. Это была довольно заметная фигура в «иерархическом ареопаге» самодержавия: в 1905 г. он исполнял обязанности Казанского губернатора, а в 1906–1907 гг. был Московским градоначальником, т. е. возглавлял полицию в первопрестольной. Через два с лишним года после смерти С. Т. Морозова, в августе 1907 г., он обвенчался с его вдовой, и З. Г. Морозова стала женой генерала и потомственной дворянкой, «госпожой Рейнбот». Так как он был зачислен в «императорскую свиту», то обязан был получить «высочайшее согласие» на брак, однако не уверенный в этом, А. А. Рейнбот и вдова мануфактур-советника З. Г. Морозова венчались тайно. После этого он обращается к царю с ходатайством о прощении; получает прощение и заверение, что «его поступок последствий иметь не будет»{282}. Казалось бы, что все амбициозные желания этой женщины удовлетворены, однако через несколько месяцев наступил крах. В результате ревизии сенатора Н. П. Гарина, вскрывшей в деятельности московского градоначальника множество финансовых и административных злоупотреблений, генерал-майор А. А. Рейнбот в декабре 1907 г. был уволен от должности, исключен из свиты и предан суду.
Охлаждение между С. Т. Морозовым и его женой наступало постепенно, вызывалось различными причинами, но в значительной степени было результатом несоответствия духовных запросов и разного понимания жизненных ценностей. Савва Тимофеевич, что называется, задыхался в «золотой клетке», которую сам и построил. Его тянуло к интересным людям, к простому искреннему человеческому общению, и эта деятельная, и даже стихийная натура (за неукротимый нрав отец называл его «бизоном»{283}) с трудом переносила всякие светские условности, фальшь и пустоту аристократического мира. Хотя, конечно, и среди родовитого барства встречались интересные одаренные люди, с которыми С. Т. Морозов охотно общался. Например, упоминавшийся князь и художник С. А. Щербатов, назвавший Савву Второго умнейшим из купцов{284}.
Вообще же к аристократам его не тянуло, и он проявлял поразительную независимость и строптивость характера даже тогда, когда дело касалось представителей царской фамилии. В своих воспоминаниях В. И. Немирович-Данченко приводит показательный в этом смысле эпизод, касающийся посещения особняка на Спиридоновке генерал-губернатором Москвы, великим князем Сергеем Александровичем. Наместник царя, наслышанный о необычном доме, решил лично его осмотреть. Адъютант уведомил об этом желании С. Т. Морозова, который дал согласие и лишь уточнил: «Ему угодно осмотреть мой дом?» — получил однозначный ответ. Далее произошло следующее: «На другой день приехал великий князь с адъютантом, но их встретил мажордом, а хозяина дома не было» (как это похоже на поведение П. М. Третьякова!). Мемуарист справедливо заметил, что это «было очень тонким щелчком: мол, вы хотите мой дом посмотреть, не то, чтобы ко мне приехать, — сделайте одолжение, но не думайте, что я буду вас приниженно встречать»{285}.
Этого представителя «именитого купечества» отличало широкое видение окружающего мира, понимание исторической перспективы и он, как, пожалуй, никто в предпринимательской среде, сознавал, что действительное развитие России, превращение ее в мощное современное государство возможно лишь через радикальное изменение коренных основ жизни. К такому убеждению он пришел не сразу. Вначале была вера в то, что улучшений можно добиться путем реформ, политикой «мелких шагов», каждый из которых необходимо делать «с высочайшего согласия».
Савва Тимофеевич имел влияние в предпринимательских кругах, ряд лет возглавлял Ярмарочный комитет на крупнейшем российском «торжище» в Нижнем Новгороде. Именно его в 1896 г. выдвинуло купечество для приветствия и поднесения хлеба-соли на Всероссийской промышленной выставке государю-императору. Как представитель одной из крупнейших отечественных фирм купец С. Т. Морозов получал и некоторые знаки «монаршей милости»: ему было присвоено звание мануфактур-совет-ника, он состоял членом «высочайше утверждаемого» Московского отделения Совета торговли и мануфактур. Смело брался за новые начинания: им, например, было основано крупное химическое акционерное общество «С. Т. Морозов, Крель и Оттман», зарегистрированное в Германии, но имевшее предприятия в России и специализировавшееся на производстве красителей. «Я ведь специалист по краскам», — говорил о себе С. Т. Морозов{286}.
Пользовался в начале XX в. известностью и в среде лидеров либерального движения а в его особняке происходили даже полулегальные заседания земцев-конституционалистов в конце 1904 г.{287} Однако особых симпатий, насколько известно, к этим деятелям С. Т. Морозов не питал. Его интересовали другие люди. «Не знаю, — писал А. М. Горький, — были ли у Морозова друзья из людей его круга, — я его встречал только в компании студентов, серьезно занимающихся наукой или вопросами революционного движения. Но раза два, три, наблюдая его среди купечества, я видел, что он относится к людям неприязненно, иронически, говорит с ними командующим тоном, а они, видимо, тоже не очень любили его и как будто немножко побаивались. Но слушали — внимательно»{288}. Друзей этого круга действительно не было, а купечество он называл презрительно «волчьей стаей»{289}.