Старались облегчить его участь и друзья. В феврале 1900 г., во время работы над портретом царя, В. А. Серов, по его словам, «решил все-таки сказать государю, что мой долг заявить ему, как все мы художники — Васнецов, Репин, Поленов и т. д. сожалеем об участи С[аввы] Ивановича] Мамонтова, так как он был другом художников и поддерживал, как, например, Васнецова в то время, когда над ним хохотали и т. д. На это государь ответил быстро и с удовольствием, что распоряжение им уже сделано. И так, Савва Иванович, значит, освобожден до суда от тюрьмы»{479}. Однако в следственном деле нет никаких следов вмешательства в судьбу С. И. Мамонтова царя. Более пяти месяцев провел Савва Иванович в одиночном заключении и только после того, как врачебная комиссия сделала заключение о том, что он «страдает болезнями легких и сердца», следователь вынужден был 17 февраля 1900 г. согласиться на замену тюремной камеры домашним арестом{480}. Поселился Савва Иванович в своем небольшом доме в Петропавловском переулке на Новой Басманной, опекаемый полицией.
В доме на Садовой, в этом недавнем еще прошлом «приюте муз и граций», властями был учинен погром. Несколько раз сюда являлись полицейские и судебные чины, описавшие все имущество, изъявшие переписку и деловые бумаги. Выше уже было сказано, что сохранилась подробная опись имущества, находившегося в доме и составленная в конце сентября 1899 г. Некоторые произведения искусства уже были перечислены. Что же находилось в этом примечательном здании, о котором известно довольно мало. Помимо работ И. Е. Репина, B. М. и А. М. Васнецовых, М. А. Врубеля, М. М. Антокольского, К. А. Коровина, В. А. Серова и других, здесь имелось большое количество скульптурных произведений C. И. Мамонтова, иконы в окладах, предметы декоративно-прикладного искусства, мебель, коллекция оружия, собрание русских и иностранных монет и т. д. Описана была библиотека, и из перечня лишний раз явствует, что у хозяина особняка были широкие интересы. Сочинения Гете, Шекспира, Шиллера, Фета, Грибоедова, Сухово-Кобылина соседствовали с многочисленными альбомами художественных репродукций, журналами «Мир искусства», трудами историка С. М. Соловьева, описаниями русского Севера, Монголии, Китая, со справочными и специальными изданиями типа: «Назначение, устройство и очерк деятельности Государственного банка», «Свод законов Российской империи» и т. п.
Однако в дом на Садовую буквально вломились не любители изящного и не потенциальные биографы хозяина, а люди, для которых Савва Иванович был лишь подследственным, а все предметы — только «имуществом», которое надо было описать и оценить. Вообще судебно-полицейские чины проделали большую работу, и их усилия достойны известного сочувствия, так как им приходилось выступать «экспертами» в неведомой для них области. Каков же был итог? Самой высокой оценки удостоились картины В. М. Васнецова «Ковер-самолет», «Витязь на распутье», скульптура М. М. Антокольского «Христос перед Пилатом» — по 10 тыс. руб. В то же время стоимость картины К. А. Коровина «Испанки» была определена в 25 руб., а «Корабли» — 50; портреты итальянских певцов Мазини и Таманьо работы B. А. Серова — соответственно 300 и 200; один, как сказано в описании, «этюд Врубеля (без рамы) — 25; картина В. Г. Перова «Мальчик» — 25 руб.» и т. д.{481}
Определялась и стоимость вещей, которые никакой художественной ценности не имели. Скажем, в Малом кабинете над столом хозяина висела фотография C. Ю. Витте «в дубовой раме», цена которой составила один рубль, столько же, сколько и «чучело морского попугая» в столовой. Однако, несмотря на приблизительность, а часто и просто смехотворно низкий уровень оценок произведений искусства, в доме было так много различного «движимого имущества», что общая его стоимость составила внушительную цифру — 107 359 руб. (без учета ценных бумаг){482}.
Дом на Садовой со всеми книгами, картинами, скульптурами, мебелью и другим имуществом простоял опечатанным более двух с половиной лет. Всю «мерзость запустения» описал В. А. Гиляровский в заметке под характерным названием «Помпея в Москве», которому удалось проникнуть в дом в начале 1901 г. «Ледяным погребом веет от входящего в просторный вестибюль злополучного здания, — писал известный журналист, — гулко раздаются шаги под заиндевевшими сводами… Орнаменты на резной итальянской мебели обвалились, дэку рояля, испещренную художественной инкрустацией, повело, как сырую тесину, и на всем, как кровяные пятна, краснеют сургучные печати судебного пристава» и даже в спальне хозяина «на столе лежат четыре костяные запонки и стальное пенсне, снабженные печатями — это тоже движимость… Тяжелое, похожее на кошмар чувство возбуждает в свежем человеке посещение этой новейшей Помпеи. Не хочется верить в существование сознательного вандализма в просвещенном XX веке»{483}.
Весной 1902 г. началась распродажа. Первый аукцион состоялся во второй половине марта и вызвал ажиотаж среди коллекционеров, но платить большие деньги никто не спешил. Очевидец события писал: «К продаже картин прибыл Совет Третьяковской галереи, в лице гг. Цветкова, Остроузова и Серова, представитель Музея императора Александра III граф Толстой и несколько московских коллекционеров — г.г. Гиршман, Морозов и еще несколько малоизвестных. Начали торги прямо с крупных картин Васнецова — «Битва русских со скифами», «Ковер-самолет» и «Витязь на распутье», оцененных каждая в 10 тыс. р. На первые две охотников совсем не нашлось. На «Витязя» торговались и Третьяковская галерея и Музей императора Александра III; купил последний за 11 050 руб. Не нашлось покупателя и на «Христа» Антокольского, оцененного тоже в 10 тыс. руб. Остальные картины шли лишь с незначительной надбавкой. Так, превосходные портреты Таманьо и Мазини кисти Серова пошли по 400 руб., картина Вл. Маковского — за 25 руб., «Барышня» Ярошенко — за 180 руб» «Испанская танцовщица» Коровина — за 80 руб. Большая часть картин осталась за аукционом, а между тем тут были вещи Борисова, Неврева, Левицкого, Поленова, Репина и несколько известных иностранных художников…»{484} Все принадлежавшие С. И. Мамонтову художественные произведения в конечном итоге разошлись по музеям, собраниям коллекционеров, а некоторые вещи вообще достались случайным людям.
Особый интерес судебные чиновники с самого начала следствия проявили к деловым документам и переписке Саввы Ивановича. За несколько визитов в дом на Садовую все бумаги были изъяты и скрупулезно изучены следователем, искавшим в них документальных подтверждений «махинаций». Но никаких убедительных данных об этом не было. Удалось обнаружить несколько писем В. В. Максимова, в одном из которых он выражал благодарность за присланную семгу. Эта «рыба» стала темой особого разбирательства. Очевидно, не лишены основания утверждения о том, что главу юридического ведомства Н. В. Муравьева действительно интересовали в первую очередь сведения, которые можно было бы использовать против министра финансов.
Не удалось документировать и корыстный умысел в действиях самого Саввы Ивановича. На первом же допросе 18 сентября 1899 г. он сразу же признал, что, являясь председателем правления Московско-Ярославско-Архангельской дороги, в течение нескольких лет «неправильно расходовал денежные суммы указанной дороги» на нужды Невского завода и содействовал «переводу долгов названного завода на двух директоров: на меня и Н. И. Мамонтова» и что этим лицам был открыт «многомиллионный кредит, обеспеченный паями Товарищества Невского завода, не имеющим… достаточной стоимости»{485}. Вообще-то, вся эта история была лишь формальным нарушением закона, а по существу никакого обмана и хищений здесь не было и в помине. Ведь и железная дорога до конца 1898 г. (до продажи большого числа акций Международному банку), и Невский завод находились почти целиком в руках Мамонтовской семьи. Предприятия были лишь юридически независимыми, а фактически существовала известная общность средств. Лишь тогда, когда в Северную дорогу «внедрились» новые люди, дело стало приобретать криминальный оттенок. В этом суть всей «Мамонтовской эпопеи».