Следствие закончилось в мае, и дело было передано в суд. Сам же Савва Иванович, находясь под домашним арестом, пытался как-то привести в порядок дела и с разрешения властей ездил даже в Петербург для переговоров с кредиторами. Дело же шло по накатанной колее, и 23 июня в Московском окружном суде в здании Судебных установлений в Кремле началось судебное разбирательство. Обвинителем был прокурор Московской судебной палаты П. Г. Курлов, а защитником — известный «златоуст русской адвокатуры» Ф. Н. Плевако. Смысл выступления защиты, как и многих свидетелей, сводился к тому, что выявленные нарушения не были результатом злого умысла. Обращаясь к заседателям с последним словом, С. И. Мамонтов сказал: «Вы, господа присяжные заседатели, знаете теперь всю правду, так все здесь было открыто. Вы знаете наши ошибки и наши несчастья, Вы знаете все, что мы делали и дурного и хорошего — подведите итоги по чистой Вашей совести, в которую я крепко верю…»{486} Процесс длился несколько дней, и 30 июня присяжные вынесли свой вердикт: не виновен{487}. После вынесения приговора, как писал позднее К. С. Станиславский, «зал дрогнул от рукоплесканий. Не могли остановить оваций и толпы, которая бросилась со слезами обнимать своего любимца»{488}.
Хотя коллегия присяжных и не нашла в действиях Саввы Ивановича состава преступления, и оправдала его, дело не было закончено. Требовали удовлетворения иски. Московский окружной суд 7 июля 1900 г. признал его несостоятельным должником, потребовал от него подписку «о иесокрытии своего имущества и о невыезде из Москвы». Было решено также опубликовать об этом объявление в газетах, «прибить к дверям суда и вывесить на бирже»{489}. Имущество мецената пошло с молотка. Но так как для реализации собственности требовалось время; то история продолжалась несколько лет, и в конечном итоге все претензии были удовлетворены. Пострадавшим оказался лишь С. И. Мамонтов, и, как заметил К. С. Станиславский, «материального довольства он не вернул, но любовь и уважение к себе удесятерил»{490}.
Власть имущие думали иначе. Так, в сентябре 1902 г. директор Костромского промышленного училища обратился с просьбой наградить пожизненного почетного попечителя чином действительного статского советника за его большие благотворительные заслуги, в числе которых было устройство пяти промышленных училищ в Костромской губернии. Отвечая на запрос попечителя Московского учебного округа об этом, исполняющий обязанности Московского генерал-губернатора писал: «Имея в виду, что разбиравшийся действиями Мамонтова судебный процесс произвел в Москве большую сенсацию, я со своей стороны признал бы неудобным спрашивать названному лицу столь высокую Монаршую награду»{491}. Клевете никто не препятствовал, а когда появилась возможность официальной реабилитации имени человека, действительно осуществившего много благих дел, то это оказалось «неудобным».
В конце 1900 г. Савва Иванович покидает свой дом на Басманной и живет «в доме Иванова 2-го участка Сущевской части за Бутырской заставой, по Бутырскому проезду»{492}. Сюда на Бутырки еще в 1896 г. была переведена из Абрамцева его гончарная мастерская, организованная в 1889 г. В ней совместно с М. А. Врубелем и мастером-керамистом П. К. Баулиным изготовлялась художественная керамика, покрытая глазурью, — майолика. Техника таила в себе большие выразительные возможности и чрезвычайно увлекла С. И. Мамонтова и М. А. Врубеля. На Всемирной выставке 1900 г. в Париже изделий мамонтовской мастерской были удостоены золотой медали{493}. Владелицей мастерских художественных изделий Абрамцева в Москве была дочь Саввы Ивановича — Александра. Здесь, в небольшом деревянном домике и прожил С. И. Мамонтов последние годы.
Крушение деловой репутации, потеря состояния, сплетни и пересуды — все это не могло не сказаться на Савве Ивановиче. Он сравнительно редко теперь появлялся на людях, жил относительно замкнуто и общался с ограниченным кругом людей. Однако пережитое все-таки не сокрушило этого замечательного человека. Потеряв многое, он сохранил до конца дней искреннюю любовь к искусству, людям этого мира и всегда живо интересовался всеми новостями. Не забывали старые и новые друзья. На Бутырки приходили В. А. Серов, В. М. Васнецов, В. Д. Поленов, В. И. Суриков, И. Э. Грабарь, С. П. Дягилев, артисты бывшей Частной оперы. Позже стали бывать К. А. Коровин и Ф. И. Шаляпин.
Савва Иванович пережил многих близких. Скончался он 24 марта (6 апреля) 1918 г. и был похоронен в Абрамцеве. Здесь же, на высоком берегу реки у церкви Спаса Нерукотворного, построенной в 1881–1882 г., покоится он, Елизавета Григорьевна, дети — Андрей и Вера, внук Сережа Самарин (сын Веры Саввишны и Александра Дмитриевича Самарина).
Вспоминая Савву Ивановича, Федор Иванович Шаляпин заметил: «Он тоже тратил деньги на театр и умер в бедности, а какое благородство линий, какой просвещенный, благородный фанатизм в искусстве»{494}. Жизнь этого удивительного, добродетельного и бескорыстного человека — образец преданного и искреннего служения делу культурного созидания. Нельзя не согласиться и с мнением известного искусствоведа А. М. Эфроса, который, выступая на вечере памяти в Музее музыкальной культуры имени М. И. Глинки в 1945 г., сказал: «…вспоминая о Мамонтове, невольно вспоминаешь молодого Шаляпина, молодого Поленова, Серова, Васнецовых, Коровиных и многих, многих других. Вычеркните из их жизни Савву Ивановича Мамонтова, Абрамцево, дом на Садовой-Спасской, гончарную мастерскую у Бутырской заставы, — и вы вычеркнете из жизни очень большие и серьезные вещи: камни из фундамента, а неслучайную лепку на фасаде»{495}. Действительно, очевиден заметный вклад Саввы Ивановича в процесс творческого развития многих выдающихся представителей национальной культуры в последние десятилетия XIX в. Он способствовал раскрытию отдельных многогранных и неповторимых дарований — этим обогатил духовный мир и своих современников, и потомков.
Заключение
Русские благотворители… Люди, так много сделавшие замечательных дел, без которых наша духовная жизнь была бы значительно беднее. Имена их не затерялись среди многочисленных персонажей прошедших эпох. Братья Третьяковы, С. Т. Морозов, С. И. Мамонтов не стали лишь «тенью ушедшего времени». В свое время К. С. Станиславский, говоря о деятельности С. И. Мамонтова, с горечью заметил, что, если бы он жил и умер «в другой стране, ему бы поставили бы несколько памятников», а у нас «еще не доросли до того, чтобы уметь ценить и понимать крупные таланты и больших людей…»{496}.
С тех пор положение существенно изменилось, и время многое поставило на свои места, и заслуги таких людей как С. И. Мамонтов и П. М. Третьяков бесспорны и общепризнаны. Конечно, перечисленные имена — это лишь часть того круга деятелей, кто истинно и бескорыстно служил своему народу и стране.
Русские коллекционеры и меценаты — это сложные, часто противоречивые личности, о многих из которых известно пока сравнительно немного. Их дело культурного созидания и просвещения разворачивалось в непростых условиях. На исходе XIX в. хорошо об этом сказал В. В. Стасов: «В деле помощи искусству выступали у нас, на нашем веку, на наших глазах интеллигентные русские купцы. И этому дивиться нечего. Купеческое сословие, когда оно, в силу исторических обстоятельств, поднимается до степени значительного интеллектуального развития, всегда тотчас же становится могучим деятелем просвещения и просветления… А со сколькими обесконечными препятствиями, с какой неприязненностью и враждой приходилось нашим добровольцам бороться. Их дело и их почин преследовались насмешками и презрением, на их деятельность указывали пальцами, как на смешной и праздный каприз богатых людей, не знающих, куда девать свои деньги»{497}.