Благотворителями из числа «именитого московского купечества» только в Москве были осуществлены крупные начинания в области культуры, просвещения, общественного призрения, в их числе: Третьяковская галерея, Щукинские и Морозовские собрания современной французской живописи, Бахрушинский Театральный музей, Частная опера С. И. Мамонтова, Московский кустарный музей, Московский Художественный театр, Философский и Археологический институты, Морозовские клиники, Алексеевская, Солодовниковская, Солдатенковская, Бахрушинская больницы, приюты и дома бесплатных квартир Боевых, Ермаковых, Солодовниковых, Хлудовых, Мазуриных, Горбовых, Рукавишниковых, Бахрушиных; Шелапутинская и Медведниковская гимназия, Капцовское училище, Александровское и Набилковское коммерческие училища, Коммерческий институт, Торговые школы Алексеевых, Морозовых и т. д. Пожертвования, как правило, были единственным источником, питавшим развитие целых отраслей городского хозяйства (например, здравоохранение).
Один из представителей купеческого мира заметил, что трудно отметить «все те памятники жертвенности представителей «темного царства», того «чумазого», который неустанно шел вперед и не хотел только торговать миткалем (вид хлопчатобумажной ткани. — А. Б.), а интересовался категорическим императивом, гегелианством, штейнеровской антропософией и картинами Матисса, Ван-Гога и Пикассо»{47}. С этим высказыванием московского купца нельзя не согласиться. Многие крупнейшие российские капиталисты имели высокий образовательный уровень, обладали изысканным эстетическим вкусом. Однако существовали и другие дельцы, пропивавшие, проедавшие и проигрывавшие в карты целые состояния; тратившие на свои прочие прихоти огромные средства. Примеров купеческого разгула и безумных трат можно приводить немало. Много подобных случаев описано В. А. Гиляровским в его книге «Москва и москвичи».
Известные бонвиваны — это чаще всего купеческие отпрыски и наследники миллионных состояний. Говоря об этой «новой генерации» купцов, Ф. И. Шаляпин заметил, что «нахватавши в университете верхов и зная, что папаша может заплатить за любой дебош, эти «купцы» находили для жизни только одно оправдание — удовольствия, наслаждения, которые может дать цыганский табор. Дни и ночи проводили они в безобразных кутежах, в смазывании горчицей лакейских «рож», как они выражались, по дикости своей неспособные уважать человеческую личность. Ни в Европе, ни в Америке, ни, думаю, в Азии не имеют представления об этого рода размахе…»{48}
«Сумасшедшие деньги» открывали большие возможности для удовлетворения эгоистических желаний. Скажем, в деловом мире России солидной репутацией пользовалась семья промышленников и банкиров Рябушинских, владевшая крупной фирмой по производству пряжи и хлопчатобумажных тканей «Товарищество П. М. Рябушинского с сыновьями». Один из членов этой семьи купцов-старообрядцев, Николай Павлович Рябушинский, «прославился» своими экстравагантными выходками. После смерти отца, в декабре 1899 г., этот отпрыск получил полное право распоряжаться самостоятельно своей долей солидного наследства. В 1900 г. двадцатитрехлетний бонвиван увлекся, как сказано в письме его братьев Московскому генерал-губернатору, «женщиной сомнительного поведения, француженкой Фажет, певицей из ресторана Омона» (фешенебельный французский ресторан в Москве), на подарки которой и на кутежи с ней он потратил только за два месяца около 200 тыс. руб. Лишь за колье «с жемчугом и бриллиантами», купленное у известных ювелиров Фаберже «для муадмазель», Н. П. Рябушинский заплатил 14 200 руб.{49} (Для сравнения заметим: квалифицированному рабочему надо было работать почти 50 лет, чтобы получить такую сумму{50}. Средняя заработная плата составляла в фабрично-заводской промышленности 207 руб. в год.) Распорядок дня Николая Павловича, по описанию его служащего, был следующим: приезжает ночевать в 5 часов утра, «а большую часть времени проводит с кафешантанными певицами»{51}.
Другой очевидец свидетельствовал, что «предмет своего обожания» он угощал «завтраками, обедами и ужинами» в лучших ресторанах, причем заказывал по телефону «лучший стол на видном месте, дорогие вина и кушанья» и регулярно дарил ей «корзины цветов стоимостью по несколько сот рублей каждая»{52}. Родственники, серьезно напуганные подобным мотовством, так как поведение «брата Николая» могло неблагоприятно отразиться на репутации семейной фирмы, где он был пайщиком, добились учреждения над ним опеки, которая была снята лишь в начале 1905 г.{53} Позднее Н. П. Рябушинский начинает издавать художественный журнал «Золотое руно», ставший органом символистов, и открывает в центре Москвы салон современного искусства, а его вилла в Петровском парке «Черный лебедь», вычурно оформленная и претенциозно обставленная, становится синонимом буржуазного декадентства.
Интересный портрет-зарисовку этой колоритной фигуры оставил в своих воспоминаниях замечательный русский художник и искусствовед А. Н. Бенуа. «Был он малым статным, — писал Александр Николаевич, — с белокурыми, завивающимися на лбу (если не завитыми) волосами, а лицо у него было типично русским и довольно простецким. Что же касается его манер, то казалось, что он нарочно представляется до карикатуры типичным купчиком-голубчиком из пьес Островского. И говор у него был такой же характерный московско-купеческий, с легким заиканием, ударением на «о» и с целым специфическим словарем. Иностранными языками он тогда (речь идет о 1906 г. — А. Б.) не владел… успел же он объездить весь свет, побывать даже и у людоедов Новой Гвинеи, где однажды ему дали вина не в кубке, а в черепе врага того племени, среди которого он оказался и вождь которого таким образом особо почтил гостя»{54}.
Другой эксцентричный миллионер, Ф. Я. Ермаков, получивший чин действительного статского советника за учреждение богадельни и умерший в 1895 г., завещал 3,3 млн руб. для раздачи «в воспоминание об нем и на помин души его бедным и нуждающимся в пособии людям»{55}. Выделение такой огромной суммы для раздачи в виде милостыни вызвало своего рода шок как у родственников, так и у «власть имущих». Дочь завещателя в течение нескольких лет настойчиво добивалась признания завещания недействительным. Однако частная собственность и воля собственника были «священны» (изменить завещательное распоряжение мог только царь), и суд отверг в 1900 г. ее домогательства. Перед административными органами встала труднейшая задача: как практически осуществить раздачу денег, чтобы не повторились трагические события «Ходынской катастрофы», вызванные бесплатной раздачей «царских гостинцев» на коронационных торжествах в 1896 г. (Во время образовавшейся давки погибли и получили увечья несколько тысяч человек.) В итоге воля завещателя все-таки, с «высочайшего соизволения», была нарушена, и основная часть средств пошла на сооружение ремесленного училища и ночлежного дома.
«Разгул с размахом» и другие случаи бессмысленных трат подробно смаковались в бульварной прессе и служили темой пересудов как в купеческой среде, так и вне ее. Подобные факты несомненно усиливали общественный скептицизм относительно всего купечества, который господствовал в обществе. Однако существовали примеры и другого рода, которые все больше и больше ломали сложившиеся стереотипы в общественном восприятии купцов.
Колоритной фигурой в деловом мире России был один из крупнейших предпринимателей конца XIX в. Гаврила Гаврилович Солодовников (1826–1901), владелец универсального магазина «Пассаж Солодовникова» на Кузнецком мосту в Москве, крупный домовладелец, землевладелец и банкир. Происходил он из купеческой семьи, и его отец вел крупную мануфактурную торговлю на украинских ярмарках еще в 20-е и 30-е годы XIX в. Никакого учебного заведения Г. Г. Солодовников не кончал и по старокупеческой традиции получал воспитание и образование в доме родителей. (В таких случаях учителя, как правило, лучшие, приглашались на дом, и образование происходило под контролем «родителя». На обучение своих детей денег не жалели.)