Продолжая и расширяя торговые операции, Г. Г. Солодовников одновременно стал и крупным жертвователем и много лет перечислял средства в фонд Варваринского сиротского дома, попечителем которого он состоял (одно из крупнейших учреждений подобного рода). За эту деятельность в 1891 г. по ходатайству Московского генерал-губернатора и министра народного просвещения ему был «высочайше пожалован» чин действительного статского советника{56}. Превратившись в «статского генерала» (это звание соответствовало чину генерал-майора) и получив право на общий гражданский титул «превосходительства», Г. Г. Солодовников продолжал вести старый образ жизни и много времени уделял «изящным искусствам». Являясь заядлым меломаном и театралом, он сам писал и пьесы, судить о достоинствах которых теперь невозможно, так как они были известны лишь узкому кругу лиц и, насколько известно, никто из них публично никаких суждений не высказывал.
Прихоти этого миллионера москвичи обязаны строительством прекрасного театрального здания на Большой Дмитровке (после неоднократных реконструкций в настоящее время в нем располагается Театр оперетты, Пушкинская улица, д. 6). В начале 90-х годов XIX в. Г. Г. Солодовников решает построить грандиозный театр «феерий и балета», где намеревается ставить и свои пьесы (ранее ему принадлежало небольшое театральное помещение в Пассаже). В феврале 1894 г. Московская городская управа разрешила ему возвести «на углу Большой Дмитровки и Спасского переулка здание для театра»{57}. Строительство пятиэтажного здания, рассчитанного более чем на три тысячи зрителей, было завершено в декабре того же года и обошлось в несколько сот тысяч рублей. Публиковались широковещательные объявления, беззастенчиво расхваливавшие невиданное театральное сооружение. В одной из таких реклам говорилось: «Устроен театр по последним указаниям науки в акустическом и пожарном отношениях. Театр, выстроенный из камня и железа на цементе, состоит из зрительного зала на 3100 человек, сцены в 1000 квадратных аршин, помещения для оркестра в 100 человек, трех громадных фойе, буфета, в виде вокзального зала, и широких, могущих заменить фойе, боковых коридоров. Репертуар: драма, опера, комедии и оперетка»{58}.
Одновременно со строительством Г. Г. Солодовников занялся и организацией труппы. Считая для себя «неприличным» выступать в качестве антрепренера, он приглашает стать таковым «помощника бухгалтера» одного из банкирских заведений «мещанина И. П. Артемьева», которого миллионер хорошо знал, по его словам, «как человека честного и дурака, которым можно вертеть» и который не будет рассуждать, «кого принимать, а кому отказывать»{59}. Театр был сдан новоиспеченному антрепренеру по словесному договору, а сам Г. Г. Солодовников оставался полноправным хозяином всей антрепризы и, как свидетельствовал очевидец, «присутствовал на репетициях, указывал, какие музыкальные пьесы надлежит играть и участвовал в распределении ролей между артистами»{60}. Театр намечалось открыть 26 декабря 1894 г., и для работы в нем было приглашено около 200 человек артистов (в том числе из-за границы) и служащих. По желанию хозяина строительство проводилось в спешке (строили даже ночью), и как следствие в здании обнаружились различные недоделки, и московский обер-полицмейстер не разрешил открыть театр, «находя его вредным в санитарном отношении по причине сырости и отсутствия вентиляции и опасным в некотором другом отношении»{61}. В результате подставной антрепренер оказался перед необходимостью платить огромную неустойку в несколько десятков тысяч рублей. Первоначально Г. Г. Солодовников отстранился от всего этого дела, так как юридически он не нес никакой ответственности. В конце концов, после проведенного властями расследования, дело стало приобретать скандальный характер, и Г. Г. Солодовникову пришлось рассчитаться с труппой. В театре были сделаны новые выходы, лестницы, оборудована вентиляция, однако новоявленный драматург охладел к этому предприятию, и в 1895 г. здание было сдано в аренду дворянину Н. М. Бернардаму «для представления итальянской оперы», а через год в Солодовническом театре обосновалась Русская опера С. И. Мамонтова.
Фигура этого купца-миллионера примечательна тем, что с его именем связано крупнейшее пожертвование за всю историю благотворительности в России. В составленном незадолго до своей смерти завещании Г. Г. Солодовников следующим образом распорядился своим имуществом. Вся недвижимость и ценные бумаги должны быть проданы, а образованный таким образом капитал за вычетом определенных сумм родственникам (детей у него не было) должен был использоваться на общественные нужды: треть — на устройство в губерниях Тверской, Архангельской, Вологодской и Вятской земских женских училищ; треть — на учреждение в тех же губерниях и в городе Серпухове мужских и женских профессиональных школ и на создание в Серпухове родильного приюта на 50 человек (предки Солодовникова были выходцами из Серпухова); треть — на постройку домов с дешевыми квартирами в Москве{62}.
Завещание было утверждено Московским окружным судом в мае 1902 г., причем оказалось, что общая сумма наследства Г. Г. Солодовникова составила почти 21 млн руб. Родственники получили 815 тыс. руб., а остальное пошло на общественные нужды{63}. Столь крупного единовременного благотворительного пожертвования в России еще не было. Важно отметить, что средства предназначались для малоимущих слоев населения, положение которых вообще было чрезвычайно тяжелым. Остро стояла, например, жилищная проблема. По данным на 1899 г., население Москвы составляло более миллиона человек. Причем почти 200 тыс. ютилось в так называемых «коечно-каморочных квартирах», 10 % которых были лишены даже дневного света. В отчете Московской городской управы об этих трущобах говорилось: «Скученность населения, недостаток воздуха и света, сырость, холод, грязь — вот типичные особенности коечно-каморочных квартир» и признавалось, что «санитарные условия этих жилищ не поддаются никакому описанию»{64}. Конечно, солодовниковские миллионы не могли существенно улучшить жилищные условия сотен тысяч людей, но все же на его средства было построено несколько благоустроенных домов в Москве{65}.
Благотворительные занятия часто вызывались к жизни именно мировоззренческо-нравственными причинами, осознанием многими капиталистами того очевидного факта, что без улучшения жизни народных слоев невозможно гармоничное развитие общества. Конечно, сама по себе благотворительность нигде в мире не привела к сколько-нибудь ощутимому улучшению жизненных условий населения. Нищету и отсталость таким путем ликвидировать было нельзя, но можно было «облегчить себе душу», считая, что пожертвованиями помогли «ближнему своему».
В свою очередь, коллекционирование и меценатство отражали развитие культурных и эстетических запросов предпринимателей. Рост их богатства и экономической мощи приводил к изменению «социальной географии» в городах. Буржуазия вторгалась в самые фешенебельные районы, «захватывала» наиболее аристократические улицы, ранее заселенные почти исключительно дворянством. Интересные данные о социально-классовом составе домовладельцев на одной из центральных улиц Москвы, Малой Дмитровке, привел исследователь истории Москвы П. В. Сытин. Если в 1793 г. дворянству и чиновничеству принадлежало здесь почти 2/3 домовладений, то в 1914 г. картина была совершенно иной. Из общего числа 28 домовладений в их руках оказалось лишь четыре, а 20 принадлежало купцам и потомственным почетным гражданам{66}.
Возводя собственные особняки или перекупая их у обедневших представителей «высшего сословия», капиталисты часто перенимали и уклад повседневной жизни дворянства, что называется, «из кожи лезли», чтобы доказать, что «они не хуже». Ливрейные лакеи, гувернантки, закрытые клубы, собственные выезды, «фамильные драгоценности», «семейное серебро» и т. п. атрибуты показного «аристократизма» охотно выставлялись напоказ. Один из известных русских историков, очевидец превращения «Москвы дворянской в Москву купеческую», констатировал: «С прогрессом капитала вырастало новое поколение купечества: культурные, получавшие воспитание под руководством иностранных гувернеров, заканчивающие образование за границей, отлично говорившие на иностранных языках и мало чем отличавшиеся по внешней обстановке жизни от крупного барства, разве только тем, что барство в такой обстановке исстари выросло, а высокое купечество ее наново вокруг себя заводило»{67}.