Бин, кроме всего прочего, славился тем, что привозил в свою обитель великое множество красивейших женщин всех цветов кожи, причем в любое время, хотя у него хватало ума соблюдать приличия и делать это, когда жены не было в городе, чаще всего, когда она отправлялась в очередной шопинг по Европе. Де Хейвн полагал, что обманутая женщина и сама пускалась во всякие сомнительные приключения, пребывая по ту сторону Атлантики. И перед его мысленным взором тут же возникал образ привлекательной леди, совершенно голой и распростертой на столе в стиле Людовика XVI, с забравшимся на нее юным французом-любовником – и все это под аккомпанемент «Болеро» Равеля. «Браво, моя милая, так и надо», – думал в таких случаях де Хейвн.
Он отбросил в сторону посторонние мысли о странных выходках своих соседей и настроился на деловые размышления, легко и быстро шагая по улице. Джонатан де Хейвн чрезвычайно гордился своим статусом заведующего отделом редких книг и коллекций библиотеки конгресса, по сути дела, шефа самой лучшей коллекции редчайших книг в мире. Конечно, французы, итальянцы и бритты могли оспорить подобное утверждение, но настроенный явно предвзято де Хейвн был уверен, что американское собрание – лучшее в мире.
Он прошел примерно четверть мили по разбитым тротуарам, мощенным кирпичом, четкой и размеренной походкой, которой научился от матери, всю свою долгую жизнь тщательнейшим образом выверявшей каждый шаг. За день до ее смерти де Хейвн все еще не был полностью уверен, что его властная и деспотичная мамочка не удерет с собственных похорон и не зашагает прямиком на небеса, где потребует, чтобы ее немедленно впустили, дабы она тут же начала наводить там порядок. Потом он вошел в переполненный столичный автобус, где сел рядом с молодым человеком, перепачканным побелкой, с зажатой между ног потрепанной сумкой-холодильником. Двадцать пять минут спустя автобус исторг де Хейвна на забитом людьми и транспортом перекрестке.
Он перешел улицу и направился к небольшому кафе, где обычно выпивал по утрам чашку чая и съедал круассан, просматривая «Нью-Йорк таймс». Заголовки, как обычно, вызывали тоску. Войны, ураганы, возможность эпидемии гриппа, терроризм – всего этого было вполне достаточно, чтобы уползти в свою нору и наглухо заколотить входную дверь. В одной из статей рассказывалось о попытке выявить причины некоторых несуразностей в сфере контрактов на поставку вооружений. Были там и ничем не подтвержденные обвинения во взяточничестве и коррупции среди политиков и производителей оружия. Подумаешь, шокирующее открытие! Скандал, связанный с взятками в обмен на покровительство, уже спровоцировал отставку бывшего спикера палаты представителей. А потом его преемник, Роберт Брэдли, был застрелен у клуба «Федералист». Преступление пока еще не было раскрыто, хотя одна из местных террористических групп, до той поры никому не известная и именующая себя «Американцы против 1984» – аллюзия на блестящий роман Джорджа Оруэлла о тоталитаризме и фашизме, – уже взяла на себя ответственность за него. Расследование полиции шло не слишком успешно – по крайней мере, так считали средства массовой информации.
Де Хейвн изредка бросал взгляд сквозь окно кафе на правительственных чиновников, торопливо и весьма целеустремленно шагавших по улице, готовых взять на себя все проблемы мира или по крайней мере парочку тупоумных сенаторов. Да, это весьма необычное место, думал он. Здесь можно встретить сущих эпических героев, этаких подвижников-крестоносцев, а рядом будут сновать скользкие спекулянты вместе с толпой разнообразных идиотов и интеллектуалов, причем первые, к несчастью, как обычно, занимают во властных структурах высшие посты. Это единственный город в Соединенных Штатах, который может объявить войну, повысить ставку федеральных налогов или сократить выплаты по твоей карточке социального страхования. Решения, принимаемые на площади всего в несколько квадратных миль со всеми местными монументами и издевательскими пародиями на службу нации, приводили миллионы людей либо в бешенство, либо в состояние эйфории, и эти люди частенько менялись местами в зависимости от того, кто в данный момент контролирует правительство. А уж схватки, перебежки и заговоры, состряпанные, а затем и осуществленные с целью удержать или перехватить власть, поглощали всю энергию, которую чрезвычайно яркие и талантливые люди могли в эту власть вложить. Все время меняющаяся мозаика состояла из слишком большого количества хаотически движущихся деталей, чтобы посторонний мог хотя бы чуть-чуть приблизиться к пониманию того, что здесь происходит на самом деле. Все это напоминало увлекательную, но смертельно опасную детскую забаву.
Через несколько минут де Хейвн уже торопливо поднимался по широким ступеням увенчанного массивным куполом здания Джефферсон-билдинг, в котором размещалась библиотека конгресса. Расписавшись в получении от полицейской охраны ключей от оснащенной системой сигнализации двери, он направился на второй этаж, в комнату LJ239. Здесь располагался читальный зал отдела редких книг и похожие на пчелиные соты хранилища, в которых размещались многие из бумажных сокровищ его страны. Этот Клондайк библиофила включал в себя первый печатный экземпляр Декларации независимости, которую отцы-основатели выработали в Филадельфии в стремлении добиться свободы от Англии. Интересно, что бы они сейчас сказали об этом городе?
Он открыл тяжелую массивную первую дверь читального зала и толкнул ее в проем стены. Потом выполнил сложную операцию с набором кода на замке, чтобы попасть за вторую дверь. Де Хейвн всегда самым первым приходил сюда каждое утро. Хотя он вовсе не обязан был посещать читальный зал, у него сложилась своего рода символическая связь с этими старинными книгами, которую невозможно объяснить постороннему, но которая понятна любому библиофилу.
По уик-эндам читальный зал был закрыт, и де Хейвн совершал велосипедные прогулки, выискивая редкие книги для собственной коллекции, и играл на фортепьяно. Этому искусству он учился под бдительным руководством отца, который в свое время мечтал стать пианистом-концертмейстером, но был недостаточно одаренным для этого. К сожалению, точно таким же оказался и его сын. И тем не менее даже после смерти отца де Хейвн продолжал наслаждаться игрой на фортепьяно. Несмотря на то, что в юности он нередко восставал против строгих правил поведения, навязываемых ему родителями, в целом он всегда им подчинялся.
По правде сказать, он лишь однажды поступил им наперекор, однако это было весьма серьезное преступление. Он женился на женщине почти на двадцать лет моложе, совершенно из другого круга – во всяком случае, так говорила ему мать, раз за разом внушая одно и то же, пока не вынудила его расторгнуть этот брак год спустя. Однако матерям не следует заставлять своих сыновей расставаться с женщинами, которых те действительно любят, угрожая урезать им финансовое содержание. Его же мать дошла даже до такой низости, что пригрозила продать все свои редкие книги, которые раньше обещала оставить ему в наследство. И все же ему надо было бы устоять, заявить ей, чтобы отстала ко всем чертям. Но это теперь он так думал, когда было уже слишком поздно. Эх, если бы у него хватило пороху тогда, много лет назад…
Де Хейвн тоскливо вздохнул, расстегивая пиджак и поправляя галстук. Это, вероятно, были самые счастливые двенадцать месяцев в его жизни. Он никогда раньше не встречал таких женщин, и был уверен, что не встретит уже никогда. И все же позволил ей уйти, потому что мать заставила. Потом он много лет писал этой женщине, моля о прощении, посылал ей деньги, драгоценности, всякие экзотические безделушки, собранные по время поездок по всему миру, но никогда не просил вернуться назад. Нет, никогда. Она ему ответила несколько раз, но потом его письма и посылки стали приходить назад нераспечатанными. После смерти матери он хотел отыскать ее, но в итоге решил, что уже слишком поздно. Говоря по правде, он теперь был ее недостоин.