– Вот здесь вы и стояли, – сказал пожилой инспектор, постучав пальцем по снимку. – Теперь припоминаете?
– Я здесь никогда не был. Есть подтверждения, согласно которым этот рисунок мог быть сделан тридцать пять лет назад.
– Кто-то из родственников? – спросил он, переводя взгляд с меня на рисунок и обратно.
– Никто из моей семьи никогда не был во Франции. Он снова посмотрел на рисунок и, вскинув свою повидавшую виды бровь, заметил:
– Кто-то здесь врет. Либо вы, либо время.
Латрель высадил нас перед отелем на противоположной стороне широкого бульвара. Пересекая его, мы прошли мимо бродивших по траве голубей, мимо молодых мам, которые, сидя на лавочках, наблюдали за тем, как их малыши играют оранжевым мячом. На мгновение мне вспомнилась женщина, застреленная в одном из переулков Мобила, ее тело на мостовой и апельсин в траве неподалеку. Интересно, закрыл ли Рой Трент это дело?
– Посмотрите, – сказала Денбери, коснувшись моей руки и показывая куда-то в сторону. На парковой скамейке напротив входа в отель сидела Мими Бадантье. Она выглядела встревоженной, о чем свидетельствовали и ее руки, нервно теребившие подол юбки.
– Что ей нужно, как вы думаете?
Мне и раньше показалось, что Мими опекает своего брата как-то уж слишком нарочито, будто стараясь скрыть собственное беспокойство по поводу нашего визита.
– Возможно, она хочет поделиться с нами своими секретами, – предположил я.
Глава 39
– Большинство из них были еще детьми, с лицами, как в стихах Верлена, прекрасными, но похожими на призраков, – говорила Мими сдавленным голосом.
Мы сидели на придвинутых одна к другой скамейках. Вместо того чтобы сесть напротив Мими – как это сделал я, – Денбери села рядом с ней, в знак дружеского расположения и в противовес оппозиции в моем лице.
– Так кем же был Марсден Гекскамп? – спросил я.
Мими говорила по-английски с сильным акцентом.
– Он был сама красота. Как луч света. Люди, едва увидев его, уже хотели быть его друзьями, доставлять ему радость, чтобы он сказал им; «Пойдем с нами вечером, мы идем в клуб».
Я сделал паузу, выжидая, пока две машины такси, проезжавшие в пятнадцати метрах от нас, не прекратят сигналить какому-то ротозею.
– А что люди думали о его творчестве? – спросил я.
– Большинство не понимало его. Мой брат считал его излишне эмоциональными упрощенным – рвение, подменяющее талант.
– И какова была реакция Гекскампа на это?.
– Он заявил, что никто не в состоянии понять его искусство, кроме него самого и еще его нескольких избранных друзей. Он утверждал, что ввел новый изобразительный язык, недоступный закостеневшему буржуазному менталитету, который погряз в насаждаемой влиятельными кругами традиционной живописи. Марсден был практически одержим мыслью о том, что его творчество станет его наследием. Казалось, что все, к чему он стремился в этой жизни, это стать вторым Пикассо.
– А что о нем думали окружающие?
– Некоторые считали его немного… – Мими покрутила пальцем у виска, сумасшедшим. – А может быть, и не немного. Он не обращал на это внимания. Он жил в своей системе координат, и те, кто задавал глупые вопросы или иронизировал, были для него низшими существами, скотом. Через какое-то время большинство людей стали просто игнорировать его. За исключением нескольких человек.
– Избранные, – уточнил я. – Элита.
– Ущербные, – поправила меня Денбери, и голос ее почти утонул в шуме уличного движения. – Мученики.
Мими Бадантье печально покачала головой.
– Марсден нес в себе не столько чувство личной силы, сколько ощущение тяжелой душевной раны. Он говорил, что его создало именно страдание. – Она посмотрела мне в глаза. – Но некоторые люди скорее пойдут за раненым, а не за здоровым и невредимым.
– Возможно, они им кажутся ближе? – предположила Денбери.
– Раненый человек внушает надежду, – сказал я. – Как правило, его нездоровые последователи воображают себе, что их личная боль также дает им возможности, которых нет у других. Не в такой, конечно, степени, как Гекскампу, – кто-то должен быть лидером, парадигмой, – но в противном случае они были бы достойны худшего.
– Возможности, которых нет у других… – Денбери посмотрела на меня с удивлением.
Я кивнул.
– Манна небесная для таких социопатов, как Гекскамп. Если притязания группы выходят за рамки обычных, стандартные законы общества больше неприменимы – это аксиома.