– Жаль, что видеокамера вышла из строя, – с деланным безразличием замечает Никки. – Между прочим, я привязана.
Туша развязывает веревку, а Роза тем временем пытается свыкнуться с мыслью, что в ее квартиру только что ворвались двое наемных убийц, чуть было не отправили ее на тот свет и уже успели получить по заслугам.
– Спасибо, – произносит Никки не совсем привычное для себя слово и одновременно натягивает юбку. – Как ты догадалась?
Туша улыбается. Улыбка эта наводит Никки на тревожные мысли. Ей начинает казаться, что Туша и в самом деле обладает сверхъестественной силой, однако дело тут не столько в сверхъестественной силе, сколько в подслушивающем устройстве, которое она подложила в принесенную назад вазу. Бессловесный тихо постанывает; Никки с остервенением бьет его ногой в живот.
– Я позвоню в полицию, – говорит Туша. – Полагаю, им доставит удовольствие поболтать с нашими друзьями.
– В полицию?! – Никки в ужасе. Никки в бешенстве. – Ты шутишь?
– У тебя есть другие соображения? – Туша – само терпение. Да, у Никки есть другие соображения, однако по здравом размышлении ей приходится от них отказаться. Она замолкает и в ожидании полиции развлекается тем, что время от времени бьет ногами своих жалобно стонущих обидчиков. Когда полиция приезжает, она, по обыкновению, застывает в подобострастной позе подмороженного цветка.
– Вам не больно? – спрашивает у Туши Роза.
– Нет.
Этого Роза постичь не в состоянии.
– Когда-то у меня на кухне поселилась мышь, – говорит она невпопад.
Чаепитие.
Двадцатое
Обменявшись с представителями правопорядка мнениями о случившемся, они возвращаются. В их отсутствие меня – без малейшего энтузиазма – охраняют младшие чины Лондонской королевской полиции. Дверь вернули на место, уговорив ее не совершать больше необдуманных действий и выполнять свои привычные функции.
– Теперь если что моей квартире и грозит, так только поджог, – замечает Роза.
– Прости, – говорит Никки почти что искренне. – Я съеду, если хочешь.
– Не стоит. Зачем? Все, что могло произойти, уже произошло. На самом деле настроение у меня неплохое, ведь за последнее время на меня обрушилось больше несчастий, чем отпущено человеку на всю жизнь. Так что теперь, будем надеяться, меня ожидает бесконечная череда удач.
Из дырки в потолке, напоминающей по форме человеческую голову, льется музыка.
Чай заварен.
– И все-таки я не совсем понимаю, почему твоя приятельница Туша, вместо того чтобы уехать, сидела возле дома в машине, – замечает Роза.
– Если честно, я – тоже, – задумчиво говорит Никки. – Таких, как она, можно любить всем сердцем, но заставить уехать невозможно никакими силами.
– А кто такой Самогонщик? – любопытствует Роза. – Как ты назвала этих братьев? Налим?
– А кто такая Табата?
– Видишь ли...
– У Самогонщика... впрочем, не важно. Я-то знаю, кто их подослал. Это Лэл, брат одного моего клиента. Не помню, как его звали, – человек он был незапоминающийся. Зато клиент – первый сорт.
– А что, бывают клиенты второго сорта?
– еще бы. Некоторые из них – полное дерьмо. Знаешь, сколько этих мазохистов я на своем веку перевидала... Думала по глупости, с ними хлопот меньше. Первым таким клиентом был здоровенный шотландец, болван каких мало. Достает свой прибор и говорит: «Сделай мне больно». Больно – так больно, беру плетку и хвать ему по члену, не сильно, даже нежно, а он поворачивается и кулаком мне в морду. «Больно же, сука!» – кричит. Думала, он мне челюсть свернул. Поначалу кажется, что с мазохистами проблем не будет. Явится какой-нибудь коммивояжер из Азии, упадет на колени, будет ползать по полу, лизать тебе подошвы и молить: «Накажи меня, повелительница, я – ничтожество. Только захоти – отвезу тебя в Карачи, озолочу».
Он тебе и комнату пропылесосит, и окна вымоет, и обувь начистит – дел-то в доме всегда хватает. Со временем я этих мазохистов и к соседям посылать стала: цветы в садике польют, в туалете пол вымоют, в магазин сходят. С соседями ведь, сама знаешь, хорошие отношения невредно поддерживать. Потом я иначе развлекаться стала: одного клиента заставляла бардак в доме устраивать, в тарелки испражняться и все прочее, а следующего
– порядок наводить. Но мне и это надоело: вечно эти мазохисты за тобой ходят, только и ждут, что ты их либо кнутом огреешь, либо как-нибудь еще обидишь, спасу от них нет: в паб не сходишь, телевизор спокойно не посмотришь, да и проку от них в общем-то мало. Велела я как-то одному в ванной убраться, а он – ни в какую. Я его тогда так измочалила, что он мне полсотни накинул.
Но со временем ведь все приедается, вот и я всех несговорчивых отвадила, и тут мне пришла в голову мысль упечь моих мазохистов в тюрьму. Не в настоящую тюрягу, естественно, а в конуру – у нас с ними это тюрьмой называлось. Запрешь их в «тюрьме» – и делаешь что хочешь. И все счастливы: им ведь это даже выгодно – два дня в конуре обходились им дешево; лишнее я с них брала, только если они меня упросят пару раз в день к ним в конуру заглянуть и на них помочиться.
Так вот, брат Лэла был одним из лучших моих клиентов. Работал он клерком в электрической компании и зарабатывал, понятно, гроши, но зато сидел в бухгалтерии, а у меня за электричество за год не плачено было. Чего только со мной не делали: и свет грозились отключить, думали даже улицу вскопать, чтобы меня от сети отрезать, – а он взял и мой счет аннулировал. Я с ним – за скромную мзду – и насчет соседей договорилась: он и их счета аннулировал, и скоро вся улица, почти весь квартал, все местные фирмы и рестораны перестали за электричество платить. Меня весь наш район на руках носил, а мой клиент все выходные в «тюрьме» просиживал.
Сидит однажды мой Электрик в «тюрьме», а в соседней конуре
– еще один живчик, из муниципалитета. Воскресенье, лето, жара; в «тюрьме» они с пятницы, ни еды, ни питья, одна ругань да вонь – самое время их на свободу выпустить. А я в тот день отличилась: квартиру убрала, гимнастикой позанималась, надо, думаю, чем-то себя развлечь – заслужила. И решила: пойду-ка навещу своего соседа, наркодельца.
Делец этот, надо сказать, – кретин каких мало. Даром что доктор Смак. Тот еще «смак»! Настоящее его имя было мне неизвестно, он его официально поменял, но могу поручиться – такие имена забываются в следующую секунду. Жил этот Смак в пяти минутах ходьбы от меня, а на улице тепло, солнышко – дай, думаю, до него догуляю, и домой. Прихожу, запасаюсь, как водится, товаром, собираюсь уже уходить, а Смак почему-то вдруг рассиропился, не отпускает, демонстрирует новые «препараты», предлагает водки выпить, а заодно и кольнуться. Почему бы и нет, думаю. Вижу, Смаку страсть как пообщаться хочется – ему такое счастье не часто выпадает, да и мазохисты мои наверняка рады будут еще на полчасика в «тюрьме» задержаться. Выпиваю рюмку, колюсь. Нездешний кайф. Многое мне в жизни не удавалось, но с наркотиками – полный ажур. Чувствую: сегодня вколола я себе то, что надо. Последнее, что я помню: Смак протягивает мне какую-то змею на тарелке, и вид у него при этом немного взволнованный. А потом – провал.
Если б Смак не был таким козлом, я бы решила, что он это все нарочно подстроил. Новое средство на мне испытывал. Что произошло потом, я восстановила уже гораздо позже. Отрубилась я – а вид такой, будто концы отдала. Смак, натурально, в штаны наложил, все свое зелье в туалет быстренько спустил и вызывает «скорую» – делать-то нечего. «Скорая», стало быть, в дороге, я – в отрубе, а Смак лихорадочно соображает, какую бы такую лапшу врачам на уши повесить. А поскольку дело происходит летом, на мне, сама понимаешь, надето не много. Вот Смак и думает: пока «скорая» приедет, надо бы ее по-быстрому трахнуть – не в том она состоянии, чтобы отказываться.