– Зинаида Николаевна! Госпожа Гиппиус! Сударыня! Эка вы…
– Что, смутила вас? Неужто русского человека еще чем-то смутить можно?
– Оно конечно, да все ж вы… как вспомню…
– Вы, разумеется, вспоминаете мои белые платья и черные бархатные кюлоты? М-да, я была другой, и все было другим. Да вот тот же Горький! Буревестник-буревестник, а кем стал? До меня тут давние сплетни из Совдепии дошли: говорят, он едва не угодил в лапы своим же приятелям-чекистам. Чуть ли не сам Ульянов-Ленин его выручал. Горького ведь «ромовая баба» очень сильно невзлюбил…
– Кто?!
– Глеб Зиновьев, председатель Петросовета. Он так разъелся на партийном пайке, что стал на бабу похож, ну а поскольку к бутылочке непрестанно прикладывается, его и прозвали «ромовой бабой». Но я не о Зиновьеве речь веду. Горький попался на том, что коллекцию антикварных редкостей норовил продать за границу по бросовой цене. Разумеется, не сам-один, с курируемой им экспертной комиссией. А может, наоборот, стоимость их завышал, чтобы побольше комиссионных в свои лапы огрести, точно не могу сказать. Притом пытались они подменить кое-какие экспонаты… Горький-то, я уж говорила, страстью к китайскому фарфору преисполнился ну просто патологической. Что ни день, в свою Оценочно-антикварную комиссию Народного комиссариата торговли и промышленности наезжает. А там вещи откуда? Из имущества, конфискованного во дворцах и особняках знати, в банках, антикварных лавках, ломбардах и тому подобное. Часть отобранного должна была попасть в музеи, а часть собирались продать с молотка за границей. Не брезгали и тем, что чекисты отнимали у грабителей. Вор у вора дубинку украл! Ходили слухи, ограбили на вокзале французского консула, да в числе прочих вещей унесли его чемодан с коллекцией порнографических статуэток. Консул в чеку ринулся, еще не зная, что Россия нынче не та, что власть у татей нощных с кистенями. Ну, там его так настращали, что он на все рукой махнул и уехал ни с чем. Жизнь, как говорится, дороже! А между тем вроде бы грабителей настиг патруль, и вещи забрали. Но статуэтки потом Горькому достались.
– Зинаида Николаевна, да неужто это правда?
– Хм, как сказать, Игнатий Викторович, за что купила, за то и продала. Может, и слухи, да мне, знаете ли, все слухи, которые этих тварей чернят, милы. А еще говорят, что он в своих бабах запутался окончательно. Живет теперь с Мурой Будберг, Варвару от себя отослал, у них дочь родилась, Ниночка, как две капли воды – папаша, только усов нет. Их якобы наш буревестник снабдил кое-каким награбленным антиквариатом – да и поселил за границей. Финансово поддерживает. Все, видимо, что по закромам чужим нашарил, теперь продает за границей. А впрочем, живет припеваючи за счет издания своих богопротивных сочинений. Большевики-то на него надышаться не могут!
– Ненавидите вы его…
– Ненавижу. До смерти буду ненавидеть. Вон, Ульянов-Ленин помер уж сколько лет назад, а разве моя к нему ненависть за то, что он сделал с Россией, меньше стала? Так и к пособнику их ненависть не утихает. Слезы мои ее не гасят, а разжигают.
– Понимаю вас… Понимаю. Ну ничего, им еще отольются наши слезы! Сами еще кровавыми слезами заплачут! Я вам как историк скажу: революция пожирает своих вождей. Они все пожрут друг друга!
– То же и Мережковский говорит непрестанно. И я согласна с этим. Они все обречены.
Наши дни, Франция
Для начала Алёна снова прошлась по ярмарке, высматривая воровку. Правда, сама хорошенько не знала, что устроила бы, увидев ее, но что-нибудь устроила бы точно, за наглый грабеж, и кого – ребенка! Было жаль браслета, слов нет, но куда больше было жаль Лизочку, испытавшую такой стресс. Конечно, стресс для ранимой-то детской души!
При виде Лизиных слез Алёну охватило просто бешенство. Девочку, вернее, обеих девочек она любила как родных, сестрички выросли у нее на глазах, даже, можно сказать, и у нее на руках: приезжая довольно часто в Париж, Алёна нянчилась с ними, возила в коляске, гуляла, играла, строила песочные города, покупала игрушки, рисовала и лепила из пластилина, читала книжки, которые сама же и привозила, даже рисковала ради них жизнью…[24] За Лизочкину слезинку наша героиня без раздумий сжила бы со свету не одну лысую воришку, а десяток!
Но бодливой корове, как известно, бог рогов не дает, и Алёна злодейку не нашла. Да и не такая дура та лысая, чтобы ждать, когда возмущенная дама с синяком ее разыщет и навтыкает по первое число!
И тут Алёна аж споткнулась. Секундочку! А откуда лысая знала, что у нее пресловутый un bleu? За очками же ничего не видно, сама нарочно проверяла… Возможно, лысая просто догадалась? Или у нее самой разбита физиономия, потому она и носит тоже очки, вот и сообразила? Рыбак рыбака, так сказать…
А может, лысая уже где-то видела Алёну без очков, с синячищем? Но где? Единственное место, где наша героиня сегодня выставляла на всеобщее обозрение свою физиономию, – бассейн. Ну и еще дом Детуров. Но последний вариант отпадает – дома, в Муляне, лысой точно не было. Да вроде и в бассейне тоже… Или Алёна просто не заметила там ее, пакость такую. Жаль, что придется распроститься с мыслью напакостить «черной даме» в ответ – лысая исчезла. Значит, надо заняться поисками горничной из Талле.
Зачем? Почему надо? Да просто потому, что делать больше нечего. До прихода автобуса еще полчаса.
Алёна направилась в сторону Ruelle Carnet. Мадемуазель Моро встретила ее как родную и немедленно кликнула своего шарообразного папашу, который с готовностью снова выкатился из погреба, а вслед за ним, вообразите, вылез – правда, не столь проворно – продавец велосипедов Жак Бланкет. При виде его мадемуазель Моро зарделась: видимо, романтическая догадка писательницы Дмитриевой была не столь далека от истины.
Алёна спросила бутылку белого вина с собой и бокальчик – на месте. Это была четвертая порция за день, многовато для ее отнюдь не луженой глотки и слабого организма, однако нашей героине уже было море по колено.
– Мадам, вы русская? – спросил Жак Бланкет. – Я сразу догадался. Ведь вы исключительно красивы!
Нет, само собой, французы весьма галантны, но чтоб до такой степени… Разглядеть исключительную красоту под черными очками, скрывающими синячище, это ж кем надо быть?!
– Coureur![25] – проворчала мадемуазель Моро, давая ответ на незаданный Алёнин вопрос. И еще довесила от души: – Putassier![26]
– Спасибо, мсье, но… – пробормотала наша героиня, еле удерживаясь от смеха и делая вид, что поперхнулась вином. – Но ведь мои очки…
– Вы хотите сказать, что они скрывают вашу красоту? – прищурился потаскун и бабник. – От Жака Бланкета невозможно скрыть подлинную красавицу, у Жака Бланкета глаз такой – видит женщину насквозь! Тридцать лет назад я сказал Манон Моро, что вижу: больше всего на свете она мечтает выскочить за меня замуж. И Манон так обиделась на правду, что с тех пор отказывала мне шестнадцать раз! А сегодня я видел еще одну красавицу, которая обиделась на меня за то, что я сказал правду.
– Неужели и ей ты сказал, что она мечтает выйти за тебя замуж, старый ты bavard?[27] – ехидно засмеялась мадемуазель Моро.
24
Подробнее читайте в романах Елены Арсеньевой «Поцелуй с дальним прицелом» и «Дневник ведьмы», издательство «Эксмо».