— Я вызову врачей, — сказал карлик. Его голос звучал не так как раньше, был не тихим и грубым, а напряженным и высоким. Он похлопал по своим карманам, и тут Джека дошло, что будет дальше. Он хотел закричать, но не смог. — У тебя есть четвертак на телефон?
Джек хотел схватить пистолет, но не мог пошевелить руками. Он пытался вывернуться, но его мышцы не работали.
Улыбаясь, карлик рылся у Джека в карманах. Мгновение спустя коротышка выбрался из-под обломков. Он держал серебряную монету, запачканную мокрой, красной кровью.
Джек закрыл глаза от боли, которая, казалось, длится уже часы, но не услышал ни звука. Джек открыл глаза.
Карлик злобно рассмеялся. Он положил четвертак в карман, отсалютовал кепкой и, радостно насвистывая, пошел по улице. Приближался вой сирен.
Монтейт
Насколько хорошо один человек может знать другого? Это вопрос, который часто задавался и затрагивался многими писателями за последние годы. Здесь мой взгляд на этот вопрос, как ребенка пригородов, который вырос в 1960-х годах, когда мужья уходили на работу каждое утро, а жены оставались дома.
Монтейт.
Эндрю уставился на слово, интересуясь, что оно означает. Оно было написано рукой его жены, на листке ее личной канцелярской бумаги, написано с каллиграфической аккуратностью, точно в центре страницы. Было только одно слово, и Эндрю сидел за кухонным столом с бумагой в руке, пытаясь расшифровать его значение. Это было имя любовника? Адвокат? Друг? Коллега? Это была записка? Напоминание? Желание?
Монтейт.
Он вообще ее не заметил, когда первый раз зашел на кухню, просто поставил портфель на стол и поспешил в ванную. Вернувшись, чтобы забрать свой портфель, он увидел записку, но не обратил внимания, его мозг автоматически классифицировал ее как телефонный каракуль или что-то столь же бессмысленное. Но аккуратность надписи и преднамеренное расположение слова на странице почему-то привлекли его внимание, и он сел, чтобы изучить записку.
Монтейт.
Он уставился на лист бумаги. Это слово беспокоило и тревожило его, и он не мог понять почему. Он никогда не читал его раньше, никогда не слышал, чтобы Барбара произносила это слово в его присутствии, оно не вызывало в подсознании знакомых ассоциаций. Эти два слога и впечатление изощренной важности, порожденное их союзом, заставляли его беспокоиться.
Монтейт.
У Барбары есть любовник? У нее была интрижка?
Это его сильно беспокоило, и впервые он пожалел о том, что заболел в этот день, раньше ушел с работы и пришел домой, пока Барбара отсутствовала.
Он встал, ненавидя себя за свои подозрения, но не в силах заставить их исчезнуть, и прошел через кухню к телефону, висящему на стене рядом с дверью. Он снял трубку, достал из-под нее записную книжку и начал просматривать страницы. Под буквой «М» не было «Монтейт», поэтому он прошелся по всему алфавиту, по всей книге, чтобы узнать, не является ли Монтейт именем, а не фамилией, но опять же ему не повезло.
Конечно, рассуждал он. Если бы Монтейт был ее любовником, она бы не записала его имя, адрес и номер телефона там, где он мог на него наткнуться. Она бы спрятала его, держала бы его в секрете.
Ее дневник.
Он закрыл записную книжку, и некоторое время стоял неподвижно. Это был серьезный шаг, который он должен был обдумать.
Ревнивое воображение и необоснованная паранойя вот-вот должны были привести его к вторжению в личную жизнь жены. Он собирался разрушить доверие, которое существовало между ними на протяжении пятнадцати лет… что? Ничего. Одно непонятное слово.
Монтейт.
Он оглянулся на стол, на лист бумаги, лежащий сверху.
Монтейт.
Слово терзало его, отдавалось эхом в голове, хотя он еще не произнес его вслух. Он все еще думал, не решил, что делать, когда ноги несли его в гостиную… через гостиную… в зал… по коридору.
В спальню.
Решение было принято. Он шагнул по бежевому ковру и открыл единственный ящик тумбочки, стоящей около кровати со стороны Барбары. Достал маленький розовый дневник и открыл книгу на первой странице, почувствовав лишь кратковременный укол совести. Она была пуста. Он перевернул следующую страницу — пусто. И следующую — тоже пусто.
Он быстро перелистывал страницы, видел только пустоту, только белое. Потом что-то привлекло его внимание. Он остановился, перевернул страницы обратно.