На улице уже стемнело; огни фонарей казались Сашеньке новогодней иллюминацией, а Игорь Сергеич — волшебником из сказки Шарля Перро, до дыр зачитанной в пешкомподстолье.
Игорь Сергеич жил в маленьком переулке за Главпочтамтом; Игорь Сергеич действительно показывал Сашеньке кое-что интересное на компьютере, а потом наливал Martell в большие бокалы с затемненным дном.
Сашеньке было так хорошо с Игорем Сергеичем, что становилось даже страшно. Откуда это полное понимание, нюх, чутье? Почему он так внимательно слушает? А почему сказал, что не занимается женщинами, а занимается любовью? В каком смысле — Любовью? Может, у него была злая жена? Наверное, он одинок, да, да, конечно, он одинок, талантлив и несчастен… — так думалось Сашеньке, а голова плыла, плыла…
Когда в бутылке мало что осталось, а кофе французской обжарки тоже был выпит, Игорь Сергеич взял Сашенькину ладонь и, проведя осторожно по линии Венеры, так же осторожно поднес к губам.
Сашенькины глаза выразили сначала восторг, потом — тут же — протест, но через мгновение радостно и смущенно сдались.
— Мальчик мой, — убаюкивал Сашеньку Игорь Сергеич, гладя по голове. — Хороший мой, единственный, как долго я тебя ждал…
Сашенька слушал его, раскинувшись на широкой двуспальной кровати, и улыбался. Он никогда не подозревал о том, что счастье может быть так возможно, так близко!
Он приподнялся на юные свои локотки, посмотрел на Игоря Сергеича и, потеревшись носом о его висок, как-то снисходительно похлопал по плечу: инициация завершилась первым лучом прохладного осеннего солнца.
Креплёная проза, или коллекция нефункциональных мужчин
Евангелина присела на ободранный, коричневым крытый стул у зеленой стенки и осмотрелась. Напротив обозначилось энное количество самочек с потухшим взором и преимущественно с пакетами, по которым так легко отличить русских за границей.
— Кто последний в девятнадцатый?
— А вы к врачу или на лечение?
— К врачу.
— Тогда за мной; здесь к медсестре — вторая очередь.
— А прием со скольких?
Евангелина зевнула и открыла Пелевина, где прямо перед содержанием курсивилось: «Охраняется законом РФ «Об авторском праве». Воспроизведение всей книги или любой ее части запрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке».
Евангелина опять зевнула и оголила наугад «Желтую стрелу», где было что-то о людях, едущих спиной вперед. Евангелина усмехнулась: последнее время у нее появилась слишком заметная привычка делать это — как, например, вчера, когда, прогуливаясь по вечернему городу, она спросила одного типа нечто по типу Истины и он ответил, будто никогда над этим не задумывался. В тот момент Евангелина вот так же тихонечко усмехнулась и подняла глаза к небу, абсолютно так же, как сейчас, — к потолку кожвен-диспансера.
— Что ж вы зеваете, ваша очередь! — подтолкнула Евангелину сидящая рядом брюнетка.
— Раздевайтесь, — донесся усталый голос из-за ширмы, когда Евангелина вошла в кабинет.
— Прямо здесь?
Из-за ширмы высунулось лицо в очках с нависшими над ними кудряшками, а все остальное упрятывалось в будто белый халат.
— Первый раз?
— К вам — да.
— Так-так, — врач закопалась в амбулаторную карту, постукивая карандашиком по ободранной поверхности стола. — Так-так, Пелевина Евангелина Владимировна… Половая жизнь с каких лет? Замужем? Аборты, беременности? Хронические заболевания? Венерические? Непереносимость лекарств? Последний половой контакт когда? Месячные? Что можете сказать о партнере?
…Евангелина на секунду задумалась, а потом изрекла: «Ничего, люблю я его». Врач удивленно-снисходительно посмотрела на нее сквозь очки, исподлобья и с легкой укоризной:
— Все болезни, деточка, от любви. И реакция Вассермана тоже не от злобы «положительной» может быть. Проходи быстро вон туда, а туфли здесь оставь, у стула.
Евангелина зевнула и полезла на кресло, а оказавшись там, тихонько усмехнулась и одновременно ойкнула от вовсе не нежного прикосновения рук в перчатках и холодного расширителя.
— Результат — послезавтра с восьми до часа. Вот квитанция, оплати в кассе.
Евангелина вышла, цокая шпильками по коридору: «женский» кабинет находился за «мужским», поэтому Евангелина проходила мимо грустного строя своей биологической противоположности: та в большинстве своем стояла или сидела, понурив голову; иная же ее часть — крайне малая, новички или старожилы — наигранно хорохорилась. Почти процокав проблемный ряд, Евангелина собралась уже было повернуть к кассе, как вдруг заметила Дон Кихота. Выглядел он как обычно, только слегка побледнел.