Для одуревшего в городе героя рассказа Вольфа «Как-никак лето» сумасшедший момент истины в ту самую тончайше запечатленную минуту и настает, когда он, крича от упоения, побежал «куда-то в лес» и — «это уж совсем стыдно, вот ведь стыд-то какой! — стал даже плакать от счастья и целовать — вы только представьте! — да, целовать стволы деревьев и всякие там листья и веточки».
Круг замыкается: «почва» рождает метафору «любви», от которой во все века сходят с ума.
Как тут не вспомнить снова о рефлексии несравненного лирика и кровного интеллигента из беспочвенной северной столицы, как не вспомнить Александра Блока — среди гранита и туманов до слез и отчаяния доводившего себя строчками из «Макбета»: «Земля, как и вода, содержит газы, и это были пузыри земли…» Так выражалась его тоска по органической и органичной культуре, заколдованной, намекающей о себе лишь болотными призрачными видениями. Это была тоска по «почве», по ее сакральной жизни.
Мысль об общечеловеческом долге образованных людей перед землей, перед «почвой» в 1960-е была своего рода ранним прорывом в сферу завладевшего людьми в последнюю четверть XX века экологического мышления.
Силу для сближения с землей черпать приходилось, однако, не в окружающей советской действительности, а в языке, в поэтическом ощущении того, что «в почве бродит слово». Это переживание сразу же уводило прозу шестидесятых за рамки бытового реализма: «Ее величество корова сидела веками за прялкой, стояла пожизненно под ружьем от Полтавы до Шипки, только корона у коровы не на голове, а на животе и называется вымя». Это опять из «Одной абсолютно счастливой деревни», художественную эволюцию автора которой можно определить его же парадоксом: «Назад, то есть вперед, но в противоположном направлении».
Канонам психологической прозы Вахтин сознательно предпочел надпсихологическую красочность «большого стиля», неотделимого от стихии карнавала. Праздничное отношение к слову, к самой по себе русской речи — при драматичности изображаемых коллизий — таков был эмоциональный настрой прозы Бориса Вахтина и его друзей во времена, когда к печати им доступ был практически закрыт и они «издавались не издаваясь» — в мире «бесконечном, как Сибирь».
Теперь, когда мы, наконец, попали на редкостный для нашего отечества сеанс свободы, залы культурных учреждений пошли под более сильные, чем писательские выступления, зрелища — чуть ли не под бои гладиаторов. Да и в сохранившихся для литературных вечеров мест, как правило, достаточно. Что ж, будем надеяться на тех, кто не торопится, на тех, кто еще не пришел.
Александр Кондратов
Продолжение следует
Рассказы о майоре Наганове
Убийства наобум
В этот тусклый, бессмысленный вечер Николай Одинцов почувствовал себя одиноким… Родители его давным-давно умерли, а бабушка проживала в Мелитополе. Соседка, за стенкой, ушла в кино. Ее звали Раисой Павловной, соседку. Вечер был пуст, словно пустая бочка. На улице шел дождь.
Николай не поехал, как собирался было, за город, на охоту. Там, на даче, жил Антон Петрович, биолог, доцент, похожий на Чехова… Дождь зарядил с утра, не переставая, нудный, равномерный. Хотелось спать.
Реклама говорила о жирафах, приглашала: «ПОСЕТИТЕ ЗООПАРК»… Николай вышел на улицу, сам не зная зачем. Пройдя несколько кварталов, свернул в переулок. Дождь не переставал. Он был на крышах, падал сверху, из пустоты неба, он был под ногами, блестящий, мокрый в свете фонарей.
Одинцов увидел круглый номерной знак на доме:
36 ФОНАРНЫЙ ПЕРЕУЛОК 36 —
и остановился. Мелькнула мысль: «Найти квартиру!» Николай свернул в подворотню. Было ясно: требуется убийца.
В кармане ласково лежал револьвер, прижимаясь бочком к бедру, настороженный, бдительный… ТРЕБУЕТСЯ УБИЙЦА! Одинцов подумал, поднимаясь на третий этаж:
«Интересно, кому? Позарез требуется? Или на всякий случай? Не нашлось вакантных мест, вот и требуется убийца. Как вахтер или кассир. Такая уж профессия… И при заполнении анкет: профессия? убийца! Плюс стаж. Выслуга лет. Взыскания по службе. Отпуск за свой счет».
На лестничной площадке скалилось электричество. Лампочки подмигивали. Они знали все, но молчали. Одинцов прислушался. Сверху по лестнице спускались шаги. Они становились все громче и четче…