Кириллу было уже знакомо чувство студентов старших курсов, наблюдающих, как коридоры факультета заполняются толпами незнакомых, а поэтому и малосимпатичных людей, с особой, еще непривычной деловитостью стучавших об пол каблуками, устремляясь вместе с переполненными портфелями к буфету, где надо проглотить кусок и мчаться во двор через вчерашние лужи, бежать в подвальные аудитории, которые называют катакомбами. А старшекурсник, хранящий в памяти времена, когда количество знакомых в коридоре было большим и казалось неизменным, садится на скамью из тяжелого дерева и, всеми забытый, ждет появления знакомого лица. Но знакомые собираются только по средам, что делает вечерние занятия ожидаемым удовольствием, и тогда все бывают разговорчивы и остроумны, а девушки все легко понимают и бывают внимательны к тому, что им говорят. Именно здесь возникают интересные разговоры и выносятся оценки книгам, знакомым, писателям, женщинам, всему, что интересует молодых людей, главным своим занятием считающих чтение.
По лестнице медленно поднялась девушка, поправляя прическу и оглядываясь. Она откинула назад волосы и сказала себе, что прежде чем закурить, надо пройти по коридору и увидеть кого-нибудь из знакомых, а может быть, и незнакомых. В дверях она встретилась с пожилой преподавательницей, которая несла тяжелый ученический портфель; волосы ее были редкими и коротко остриженными. Кирилл стряхнул пепел с сигареты на кафельный пол и подпер голову руками. Его удивляло то, что в этот час на факультете слишком мало народу, и он понял, что все сейчас сгрудились в коридоре и говорят о нем почти хором, но так тихо, что он их не слышит. Или, может быть, уже поговорили и разошлись, и если он быстро выйдет в коридор, то никого не застанет. Но он не собирался заниматься выслеживанием и устраивать скандалы и скрывал свою обиду, хотя очевидная несправедливость слухов, сплетен и обвинений сокрушала его. Он встал и спустился в вестибюль. Люди, говорившие о нем, буквально в последний момент скрывались за поворотом, и он видел только их спины. В этом не было ничего удивительного: если он мог чувствовать их присутствие на расстоянии, то и они ощущали его приближение. Он находился в горестной подавленности и как бы бросал тень своей подавленности на окружающих. Со вчерашнего дня он утратил обычные, размеренные жизненные ощущения и все воспринимал как смятение, порыв. Он стал размышлять, почему люди столь неудачливы, и решил, что это объясняется просто их большим количеством. Если раньше человек мог строить планы и питать какие-то надежды, то вокруг было достаточно свободного пространства, чтобы он мог их осуществить. Теперь же, когда людей стало слишком много и они начали собираться в огромные толпы, планы и надежды каждого из них не имеют достаточного воздуха, свободного пространства, чтобы осуществиться, намерения разных людей перекрещиваются и мешают друг другу и остаются поэтому без удовлетворения. Размышляя так, Кирилл взбирался по выбитой каменной лестнице и издали увидел Сашу. Он довольно улыбнулся и подошел.
День сложился для Саши неудачно, хотя никаких оснований для дурного настроения с утра не было. Бледные сосиски, которые будут ему нравиться до тех пор, пока он не возьмет обыкновения обедать в «Астории» или не женится на очаровательной и хозяйственной девушке, а также горчица, намазанная на хлеб, как масло, светло-серый кофе примирили его с жизнью до обеда, который должен состояться через полчаса в сводчатой, как бомбоубежище, столовой. Тем не менее рассеянное недовольство собой было, и было ощущение того, что настоящая жизнь минует его, кружась в таинственном карнавале. Разумеется, его представления об этой жизни не были столь уж примитивны, для этого он был слишком умен. И он отчетливо представлял себе, чего ему не хватает для того, чтобы признать свою жизнь полной и удовлетвориться ею. Самостоятельность — этого, пожалуй, ему не хватало больше всего, хотя он никому бы не пожаловался на это вслух. Как и большинство людей, которых он знал, Саша принес в университет вдохновляющие впечатления от прочитанных книг, одинокие, никому не высказанные размышления о самых больших проявлениях духовной энергии и жизненной силы, которые он увидел в литературе, и либо дерзкое и пьянящее ощущение собственной причастности к этой жизни, которую тогда считал единственной, либо тоскливое ощущение собственной слабости и бессилия. В университете ему долго не давалось искусство бойкой литературной беседы вперемежку с неприличными анекдотами, которое вскоре расцвело у его знакомых однокурсников, и ему тогда казалось, что у многих существуют более определенные и самостоятельные критерии для вещей, в которых он про себя разбирался, а вслух высказаться мог только в самой общей форме. Он много читал и то, что казалось ему значительным, мелким почерком записывал сначала на отдельных листках бумаги, а потом в записную книжку. Но все, что ему нравилось, было так не похоже одно на другое, и всякое новое увлечение настолько противоречило предыдущему, что он невольно искал опоры в чем-то внешнем и определенном и часто противоречил сам себе. Были и другие вещи, которые помогли бы его честолюбию успокоиться — остроумие, ораторские способности, успех у женщин.