Он долго добирался до остановки автобуса, который, равномерно раскачиваясь на неровностях асфальта, нес его через город мимо светящихся витрин продовольственных магазинов, мимо занавешенных окон ресторанов, мимо вечерней толпы, все время возникающей и пропадающей позади, к Неве, через нее, дальше, в пустынность Первой линии, в оживление Большого проспекта, где желтоватой пеленой распускались листья на деревьях и где как раз такая матовость в освещении, когда половина девушек кажутся затаившими в полутьме очарование и тайну. Саша вышел на одну остановку раньше, чем обычно: он вспомнил, что дома, в общежитии, нет ни хлеба, ни какой-либо другой еды, кроме борща, который он сварил три дня назад и который был уже несвежим. В булочной было светло и пустынно, и деньги позволяли купить еще и «выборгскую» сдобу, которую он любил есть с чаем. После непродолжительного топтания у кассы, где он отказался от лотерейного билета и получил шестьдесят пять копеек сдачи, нужно было еще вернуться назад, чтобы посмотреть, что идет завтра вечером в «Совете», и, если есть, купить пельмени. Их продала ему продавщица с сонными распутными глазами и маленькими руками. В рассеянности Саша прошелся вдоль прилавков, разглядывая без определенной цели полукопченые колбасы, и вышел опять на улицу. Поскорее вернуться домой и все обдумать, отдыхая на кровати, головой на рыхлой подушке. Но надо еще свернуть налево и зайти на почту: нет ли писем. Его тяга к дому все не могла осуществиться, и это вызывало в нем чувство усталого раздражения. Какая уж тут полная жизнь, если все слоняешься по таким местам, где жизнь твоя находит простейшее выражение: прийти, отдать деньги, взять что-то взамен и уйти, держа в руках еще одну улику однообразия — вчерашний батон и коробку с «русскими» пельменями. Но нельзя не заметить, что все становится яснее, когда появляется заманчивая, бодрящая цель: ну, хотя бы сварить пельмени и выпить на закуску чай со сгущенным молоком.
Всякий раз после того, как с писком и скрежетом закрывались за ним двери общежития, жизнь входила в давным-давно установленные рамки, в которых день мог длиться как три дня, неделя или месяц — от стипендии до стипендии. Саша не относился к разряду бодрых шутников и актеров, которые обязательно появляются в студенческой компании, к разряду людей, втайне утомленных своей бодростью и веселостью, находящих самих себя только перед сном, в темноте, жалуясь и стряхивая с себя фальшь ежедневной роли. Саша всегда стремился быть естественным с самим собой и предпочитал холодное сознание скуки и однообразия будней отчаянному вызову, на который пускаются вечные остроумцы и оригиналы, люди совсем слабые и беззащитные, если понаблюдать за ними долгое время.
Он не обратил особого внимания на девушек с закрученными на висках волосами, хотя одна из них была в облегающих синих брюках, и, уже мысленно войдя в обычную колею, двинулся по коридору налево, минуя застоявшиеся запахи кухни, к лестнице. Он поднялся наверх, стараясь не наступать на каждую третью ступеньку и поздоровавшись со знакомыми в необходимом тоне: весело, тихо, сосредоточенно, небрежно, серьезно, но всегда уважительно. Размышляя о том, почему нет писем из дома, он вошел в 65-ю комнату, на двери которой были написаны неумелой рукой коменданта четыре фамилии, хотя жили в ней только трое. За квадратным, обитым голубым пластиком обеденным столом сидел, обложившись книгами, инвалид Коля и едва поднял глаза над учебником. С выражением озабоченности и углубленности на лице Саша переоделся, взглянул на полку и обнаружил, что сгущенное молоко выпито, это тотчас подтвердил Коля, добавив, что за ним не пропадет.
Через полчаса, сладостно переваривая пельмени и «выборгскую» сдобу, Саша взглянул на часы и прилег на кровать, растормошив и взбив предварительно свою рыхлую подушку. Его потянуло в сон, но он боялся этого естественного состояния, потому что малейшие послабления в этом деле вели к ужасающей потере времени. Хотя ему не хотелось сейчас ничего, кроме как почитать для души Мериме, он старался подготовить себя к тому, чтобы встать и попытаться извлечь с помощью вечной ручки с кривым пером те ощущения, которые он накапливал в себе последнее время и которые путались в его сознании с Мериме. Но он не встал и не сделал этого, потому что в комнату вошла Галя и села на край его постели.