…Я вот уже семь лет как в банде Левы. И ничуть не жалею об этом.
— Теперь пожалеешь, — подумал майор. — Бандюга! Морда!
А затем сказал вслух, обращаясь к оперативному совещанию:
— Вот и все показания, которые нам дал задержанный Павлюк о шайке, точнее, банде Чарли Христа из города Одессы. С деятельностью этого Христа мы столкнулись девять лет назад, когда он гастролировал в нашем городе. Пресечь тогда его не удалось, скрылся. Через год указанный Христос был убит людьми из банды Левы Композитора, хотя, по некоторым данным, был убит другой Христос, а настоящий Христос жив и скрывается под кличкою Котов…
Майор пытливо оглядел оперативное совещание, передохнул и продолжил:
— Одесский уголовный розыск ликвидировал банду Композитора (он же — Босс, он же — Бетховен) месяц назад. Трое из банды бежали из-под стражи и укрываются в Ленинграде.
— Простите, товарищ майор, — перебил Наганова лейтенант Егоров. — Кто именно из банды Композитора прибыл в Ленинград?
— Некто Павлюк, ранее судимый, уголовная кличка Пашка-пророк. Показания его вы только что прослушали, Павлюк задержан. Далее: Фанатюк Моисей, трижды судимый. И, третьим, грек Аристотель. Последний в банду Христа не входил.
— Простите еще раз, товарищ майор, — вновь вмешался лейтенант Егоров. — Каким апостолом у Христа был Фанатюк?
— Третьим… Любимец! — Наганов строго поглядел на пытливого шустрого лейтенанта. — Но суть дела не в том. Нужно задержать Фанатюка и Аристотеля. Напомню, что последний вот уже пять лет разыскивается по делу о пяти частях гражданина Семенова, того, что расчленили на улице Каляева.
Оперативное совещание помрачнело, вспомнив об этом, увы, так и незаконченном деле, давнем бельме в глазу уголовного розыска.
— Как никогда нужна бдительность, — веско сказал майор. — Преступники вооружены. Операцию надо продумать во всех деталях. Вам, лейтенант Егоров, я предложил бы…
И здесь совещание в кабинете приняло столь оперативно-секретный характер, что майор еще раз лично проверил, насколько надежно заперт его кабинет.
Говорили — шепотом…
Собрались на хате у Петьки Гнома: Саня Голый, Моисей Фанатюк, старый Петькин приятель Федя Порченый, урка Гриша из Ростова, он же Гриша Угловой.
Залетный гость поставил три полбанки. После первой Фанатюк строго спросил его:
— Ты Тэкса знаешь?
Гриша, блеснув тремя фиксами, коротко бросил:
— Однодельцами были.
Потом, вздохнув, сплюнув, добавил:
— Петухом стал, чтоб его мать! Опетушили его в крытке.
Фанатюк потупился: он был девственник. Выпили еще по одной. Добавили. Вторая пол банка подошла к концу. Гриша спросил:
— А где Аристотель?
Фанатюк подозрительно вскинулся на ростовского:
— Тебе зачем?
Федя Порченый, сильно пьяный, бормотнул:
— У Клавки он. У нее спит, у стервы старой. У Клавки Белой.
Гриша запел «Лагеря, лагеря». Нестройно подхватили. Громче всех пел Моисей Фанатюк. Пели долго: «Чинарики-охнарики», «Мать моя старушка», «Часовой, часовой», «Прощай, свобода», «Чифирнем».
После третьей полбанки Фанатюк заплакал. Он стал вспоминать о Христе: у Христа была мать-старушка, из бедной еврейской семьи. Христос не жалел денег. Христос был святой человек, и за это его пришили.
Вытерев глаза грязным платком, Фанатюк добавил:
— Теперь таких людей нет… Нет!.. Нет и не будет.
Гриша Угловой сказал:
— Знаю эту шкуру, Клавку… Что, она по сей день на Литейном?
— Тебе-то, друг, зачем? — удивился Петька Гном.
— Будто сам не знаешь? — ответил, сплюнув, Гриша. И, поясняя свою мысль, добавил длинный и замысловатый мат.
— Так к ней нельзя сейчас, — сказал Санька Голый. — Аристотель там. Не пустит. Зарежет, — ведь грек он.
— За шкуру зарежет? За Клавку?
— Хоть и за шкуру.
— За Клавку?
— За Клавку!
— Ну, это надо еще посмотреть, — сказал, вставая, Гриша. И вдруг, хватив пустой бутылкой по голове Петьку Гнома, оглушительно засвистел.
Преступники оторопели. В комнату ворвались старшины и майор Наганов. Связать пьяных было делом плевым: дольше всех сопротивлялся плачущий Фанатюк.
Внизу уже ждал тюремный «воронок». Майор подошел к Грише:
— Отлично справились с ролью. Поздравляю, лейтенант!
Лейтенант Егоров устало улыбнулся. От него пахло водкою и по́том. Нелегко далась ему, выпускнику университета, роль Гриши Углового. Особенно трудны были циничные витиеватые ругательства.