Бдительный Наганов, надев спецперчатки, извлек этот лист бумаги из преступных экскрементов и тотчас же направил его на экспертизу. Заключение экспертизы гласило: «Предложенный объект представляет собой лист обычной машинописной бумаги (артикул № 7), средней плотности, белого цвета, с отпечатанными на пишущей машинке класса „Олимпия“ буквами черного цвета, которые составляют текст, озаглавленный „Иди сюда, Максик“. Установить авторство текста не представляется возможным, хотя налицо все факты, что им не мог быть член Союза писателей».
Этот вывод подтвердила и специальная экспертиза, проведенная с помощью стилистов-литературоведов. Их вывод был краток: «Автор не состоит в Союзе советских писателей и, безусловно, является сексуальным эротоманом».
Никаких других вещественных доказательств, кроме экскрементов и бумаги, обнаружить не удалось. И тогда майор обратился к трупу, найденному на Моховой.
Труп был красив. Он был задумчив, тих, спокоен, бледен, умиротворен. Казалось даже, что и сейчас, успокоившись, он о чем-то мечтал. Лицо, обращенное к небу, не носило следов телесных повреждений и ушибов. Лишь на левом виске аккуратно была выбита маленькая дырочка (как оказалось впоследствии — гвоздем).
Более тщательный осмотр показал, что труп… был лишен девственности (покойному было лет двадцать, это был красивый упитанный парень).
— Изнасилован и убит! — как молния мелькнула радостная догадка в уме майора.
— Московское время 16 часов! — тотчас же прозвучало из репродуктора, висевшего в кабинете Наганова.
И майор почувствовал внезапно какой-то смутный, неприятный, щемящий страх.
Майору снилась плоскость: она была тщательно выкрашена в синий цвет, и на ней стояли красные гробы, двумя параллельными рядами. Их было много. Очень много. Бесконечно много. Спокойные, запараллельные, они уходили в бесконечность, не пересекаясь.
Крышек на гробах не было. Майор, держа в руках горсть блестящих беленьких монет, медленно и плавно шел вдоль гробов.
— Левому… Правому… Левому… Правому… Левому… Правому…
Рты мертвецов были полуоткрыты. В щель губ майор осторожно опускал двухкопеечную монетку. И после этого, издав тихий звон, рты мертвецов закрывались.
Работы было много. Параллельные линии гробов наконец-то пересеклись. В последнем, заключительном, лежал Лобачевский. Он тихо звякнул — и майор остался один, за своим рабочим столом, на котором были навалены папки с надписью: «ДЕЛО», «ДЕЛО», «ДЕЛО». Каждое дело имело номер. № 207, № 114, № «Номер», «Номер номер 7»…
Майор без устали подписывал обложки дел. Но макал в чернильницу не ручку, а старшину Узелкова. Старшина был маленький, блестящий, словно оловянный солдатик, в милицейской форме.
Майор писал его поджарой головой:
— ДЕЛО № 634… ГОМОСЕКСУАЛИЗМ… ПОЛОВОЕ СНОШЕНИЕ № ТРИ КАРАЕТСЯ ЗАКОНОМ… ДЕЛО ДЕЛА…
Каждое новое дело требовало новой надписи. Майор обмакнул голову Узелкова в чернильницу и продолжал аккуратно писать:
— ЗАЧЕМ ЗДЕСЬ ПЕТЯ… ОРФОГРАФИЧЕСКИЙ ГРАФИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ… ДЕЛО О ДЕЛЕ НОМЕР ДЕЛО… КТО-ТО КОГО-ТО ЗАЧЕМ-ТО ПЛЮС…
Майор поежился, хотя ветра не было и стоял теплый летний вечер. Майор ежился не от холода: в сердце копошился холодненький тонкий страшок.
— Не надо, — применял майор самоконтроль. — Спокойнее. Спокойнее, Сеня…
А в голову лезла нескромная мысль о жене Шуре.
Для проведения операции майор Наганов выбрал Михайловский садик, давнее убежище голубых, как интимно называли педерастов. Жене майор ничего не сказал, кроме краткого:
— Иду по делу, Шурочка. На всю ночь!
Шура покорно кивнула. Ночные операции Наганова были ей не впервой. Она доверяла мужу. И тогда, когда он был лейтенантом, и ныне, майору.
…И вот сейчас, сидя на скамейке Михайловского сада, Наганов терпеливо поджидал гомосексуального знакомства.
«Конечно, дойти до дела не позволю, — думал он, ерзая. — А если полезет, скажу „нельзя“. „Страдаю запором. Завтра!“… Потом позвать понятых, постового — и птичке крышка! Зацепить одного — весь клубок распутаем… Будет, наверное, целовать, гладить…»
Майор щекотливо поежился. Что-то особое, острое, загадочное, пикантное было в сегодняшней операции. И в то же время — заманчивое. Это не то, что крутить руки Петьке Гному да допрашивать уголовников…