— А что было дальше?
— Ну, ну, после того, как ты открыл форточку.
— Так я же вообще умею, я в тот раз не открывал…
— Ты открыл окно?
— Нет, окно я не умею.
— Если не окно, так форточку. Это не так важно, — сказала Анна Семеновна. — Мы остановились на том, как ты пролез в форточку и подошел туда, где ты сейчас стоишь. Шкаф был закрыт на замок…
— Не был он закрыт на замок, Анна Семеновна! Когда я уходил, не было замка!
— Ну вот, видишь, ты почти все и рассказал!
— Вечером не было замка.
— Ах, вечером, — сказала Анна Семеновна. — А почему ты покраснел?
— Анна Семеновна, — сказал я, — честное-пречестное слово, ничего такого не было! Не брал я тетрадей, не брал карандашей!
— А резинки? — спросила Анна Семеновна. — Может быть, все остальное взял кто-нибудь другой?
— Конечно, кто-нибудь другой, — сказал я.
— А ты — только резинки…
— Не брал я резинок, Анна Семеновна! Вы же знаете, я никогда ничего не брал. Меня же никогда не ловили на таком.
— По-твоему, не пойманный — не вор? — спросила Анна Семеновна.
— Не знаю, — сказал я. — Только я не вор, и зря вы на меня говорите…
Анна Семеновна встала и взяла меня за плечи. Она подвела меня к окну и сказала:
— Я знаю, что ты мальчик честный и не вор, но один раз тебя, как говорится, лукавый попутал. Я понимаю, тебе очень хочется, чтобы этого не было. Ты очень жалеешь, что это случилось, и никогда больше не будешь ничего брать…
— Анна Семеновна! — сказал я. — Никакой меня лукавый не путал, не знаю я, чего вам от меня надо, не хочу больше здесь стоять.
— А это чей след? Разве не лукавого? — торжествующе спросила Анна Семеновна.
На желтой глине у самого окна был отчетливый след от туфли. Бороздки в нем были точно такие, как рубчики на моей туфле.
— Узнаешь? — спросила Анна Семеновна.
— Так ведь у всех такие туфли, не у меня только, — сказал я.
— Но ведь размер твой! Хочешь, сходим померяем?
— Нет, — сказал я и топнул ногой. — Нет, это неправда. Это не мой след. Не брал я тетрадей, не брал карандашей, не брал резинок. — И я еще раз топнул ногой.
— Не топай ногой, Валя, — подозрительно ласково сказала Анна Семеновна. — Не ты так не ты. Иди гуляй. Я никому не скажу о том, что здесь было. Я думала, у тебя хватит мужества признаться. А ты разнервничался, как девчонка. Иди! Я заплачу за тетради из своего кармана. Не думай, что он такой у меня большой. Просто я не хочу, чтобы ребята к началу учебного года остались без тетрадей. И пусть то, что лежит на твоей совести, будет тебя вечно мучить. Ты свободен, иди!
Я вышел из кабинета злой. Ведь было же совершенно ясно, что это не я. Я походил по коридору и придумал, что делать. Меня мучило что-то. Не совесть, а что-то другое. Я подумал, что, если сделаю то, что решил, это не будет меня мучить.
Я вернулся к кабинету и постучал.
— Войди, — сказала равнодушным голосом Анна Семеновна.
Она будто знала, что я вернусь.
— Анна Семеновна, — спросил я, — а какие там тетради были? В клеточку или в линеечку?
— Пятьдесят в клеточку и пятьдесят в линеечку, — сказала она как-то нехотя, не поднимая головы от бумаг.
Я не знаю, что она подумала насчет моего вопроса, но почему-то ответила.
— А карандашей была одна коробка?
— Одна, — сказала Анна Семеновна.
— А резинок?
— Тоже одна.
— Ладно, — сказал я. — Спасибо, Анна Семеновна. — Мне хотелось сказать ей, что я принесу все это, но я подумал, что лучше потом. Пусть-ка она удивится! И пусть на меня не думает.
Деньги у меня были. Я их заработал, когда был книгоношей в библиотеке до отъезда на дачу.
Побежал в магазин.
— Дайте сто тетрадей, и коробку карандашей, и коробку резинок! — сказал я.
— Сколько, сколько? — спросила продавщица.
Я повторил.
— Поди-ка сюда! — сказала продавщица.
Она протянула руку и дотронулась до моего лба.
— Холодный, — сказала она удивленно.
— А что? — спросил я.
— Я думала, у тебя температура.
— А разве нельзя? — спросил я.
— Да у тебя и денег-то столько нет, — сказала продавщица.
— А сколько надо?
Она посчитала на счетах и сказала:
— Тридцать шесть восемьдесят!
— Ого! А откуда вы знаете, что у меня нет?
Я сказал это, чтобы выиграть время. Надо было быстро решать, что делать. Денег не хватало. У меня было ровно тридцать. Я стал вспоминать, как поступили два мальчика из Одессы, у которых не хватало денег на электрическую машину. Они, кажется, купили что-то другое. Мне же нельзя было покупать другое.