Продавщица сказала:
— Ты же еще не работаешь.
— Откуда вы знаете? — Я показал ей свои деньги в кулаке.
— Да я все равно столько тетрадей тебе не дам, — сказала продавщица. — На что тебе столько?
— Как на что? Писать!
— Иди домой, — сказала продавщица. — Нечего тут торчать. Можно пять штук…
— А наши ребята на чем будут писать? — спросил я.
— Какие — ваши?
И я понял, что мне повезло.
— Наши, детдомовские, — сказал я.
— С этого бы и начинал.
Продавщица провела меня за прилавок. Стала выписывать счет. Я сказал, чтобы всего было на тридцать рублей. Черт с ним! Накоплю еще и куплю остальные. Она отсчитала мне пятьдесят тетрадей в клеточку и четырнадцать в линеечку. И дала коробку карандашей и коробку чернильных резинок.
— Иди теперь, — сказала она и отвернулась.
И напрасно отвернулась, потому что я схватил полную пачку тетрадей в линеечку и бросил на пол неполную. Сам не знаю, как это у меня вышло.
— Что ты там на пол бросаешь? — спросила продавщица.
Я стал удивительно спокоен и ловок. Я сказал:
— Так, это тетради.
— Ну, беги, — сказала продавщица.
И я побежал. Да еще как!
Я понял, что за мной не гонятся, только когда прибежал к бараку. Я снял курточку, накрыл ею свою ношу и вбежал в коридор. Расталкивая встречных, я влетел без стука в кабинет и положил тетради и коробки Анне Семеновне на стол.
Анна Семеновна встала из-за стола и посмотрела на меня восхищенно.
— Я не ошиблась в тебе, — сказала она. — Молодец! — И поцеловала меня в лоб.
Это показалось мне странным.
— И все останется между нами, — сказала она. — Я верила в тебя!
Что там останется между нами? Что я свои деньги истратил? Вот новость! Я, конечно, не сказал ей, что на свои купил. Я даже счет по дороге порвал и выбросил. Но она-то откуда об этом знает?
— И не думайте на меня всякое разное, — сказал я с упреком.
— Ну, конечно, нет! — сказала она нежным голосом, и я понял, что она ничего не заметила.
— Валька признался! — услышал я писк какой-то девчонки, которая подло подслушивала у двери.
И по всем спальням зажужжало:
— Валька признался! Валька признался!
И сразу стало тихо, потому что все поняли, что бояться нечего.
Ко мне подошел Шурка Озеров, а за ним Толька Яковлев.
— Дурак, что признался, — сказал Шурка Озеров тихо. — Мы с Толькой не признались.
— А я и не признавался. Я на свои купил.
— Ну и дурак! — сказал Толька.
— Она к нам и так и этак приставала, — сказал Шурка.
— «Это, — говорит, — твой след на глине…»
— «Ты, — говорит, — ночью ходил…»
— «Тебя, — говорит, — Сонечка видела…»
— А ты не краснел? — спросил я Тольку.
— Нет, — сказал он.
— А ты? — спросил я Шурку.
— И я нет, — сказал Шурка.
— А я краснел, — сказал я.
— Ну и дурак, — сказал Шурка.
1959
Ничей брат
Андрею Битову
За двумя дверями глухо прошумела вода. Кораблев прошел в умывальную на цыпочках, неслышно приоткрыл дверь и высунул в щель красный нос — руль, румпальник.
— Ладно, выходи, — сказал Мясник. — Не прячься. Вижу твой румпальник.
Нос исчез, и дверь стала медленно закрываться.
— Большой, не бойся… — равнодушно сказал Мясник. — Ты, наверное, думал, что я буду спрашивать три рубля. У тебя есть, я знаю, ты вчера Маленькому дал. А я подожду до стипендии, как ты сказал. Он же тебе брат, правильно, а я тебе никто. Если бы я тебе был брат, ты бы мне тоже дал, правда?
— А ты не обманываешь? — спросил Кораблев из-за двери. — Ты не побежишь за мной в техникум? Не будешь кричать на всю улицу, что я не отдаю три рубля за хлеб? Что я обманщик и вор?
— Нет, Корабль, я не буду, — сказал Мясник. — Это я в прошлом месяце кричал, потому что ты обещал сразу, а уже вон сколько не отдаешь. Я в тот раз кричал потому еще, что Кочерыга получил премию за мой рисунок, а половину шоколадки отдал Ковалю, а мне ничего не дал. А когда я стал кричать, что он зажилил, Коваль меня побил. Это я срывал на тебе свою злобность, понятно?
— Ладно, верю, — сказал Кораблев, выходя из-за двери. — Запомни, что карточки теперь отменены и я могу на три рубля купить много хлеба, больше, чем ты мне продал тогда, раз в пять.