— Ладно, — говорит Вовка. — Черт с вами, с такими… Пришли в Дом культуры, построились на сцене, занавес раздвинули, и мы запели.
Вдруг Вовка меня за руку дергает:
— Не пой!
Я понял и не стал петь. И Вовка не поет. Смотрим на Павла Васильевича, рты разеваем и сипим.
А он хоть бы что — улыбается и подмигивает, чтобы веселей пели.
Вовка мне говорит:
— Не слышит!
Опять молчим. Все поют — мы не поем. Рты разеваем, на Павла Васильевича глядим.
А ему хоть бы что. Вдруг слышу, Вовка кричит:
— А мы не поем!
А он не слышит.
Вовка кричит:
— Дурак, гад, сволочь!
А он не слышит.
Я кричу:
— Убийца, кровосос, очкарик!
А он не слышит! Все поют, мы кричим, а получается, будто молчим. Хор ведь громко поет!
Потом я станцевал, потому что тут никак нельзя, танцуют ведь ногами. А потом мы ужинать пошли, и Вовка мне говорит:
— А я понимаю, что такое тот человек говорил, что значит голоса нет!
— И я, — говорю, — понимаю…
Начало 1960-х
Победа
Серая земля, голубое небо. У картофельной шелухи белые глаза.
— Ирина Петровна, зачем мы ее закапываем так глубоко? — спросил мальчик. — Ведь она не прорастет, у нее не хватит силы.
— Будем надеяться, что хватит, — сказала Ирина Петровна. — А ты молодец, правильно заметил. Шелуха слишком тонкая.
— А до войны сажали целую картошку? — спросил мальчик.
— До войны сажали целую…
— А чей это огород? — спросил мальчик снова.
— Это огород тракториста, — ответила Ирина Петровна. — На войне он был танкистом.
— «Танковый дивизион третьей дивизии прорвал оборону противника юго-западнее Перемышля и продвинулся вперед, подавляя пехоту противника огнем…»
— Что ты там бормочешь? — спросила Ирина Петровна.
— Это я так, вспомнил… — ответил мальчик.
— «Массированные танковые удары сыграли решающую роль в продвижении наших войск к границе Германии…» А он на чем воевал, на «КВ»?
— Не знаю… Вот он придет, и ты спросишь, — ответила Ирина Петровна.
— Значит, он вернулся? — спросил мальчик. — А почему он сам не сажает картошку?
— Он пашет колхозные поля, — сказала Ирина Петровна, — а мы посадим ему картошку на память…
— В честь победы, — сказал мальчик, — и чтобы он нас вспоминал, когда мы уедем.
Голубое небо, серая земля. У картофельной шелухи крахмальная изнанка.
— Ирина Петровна, а это правда, что в городе мальчики будут учиться отдельно от девочек?
— Да, правда, — ответила Ирина Петровна.
— А почему? — спросил мальчик. — Мне будет скучно без нашей Нади, и без Оли, и без Октябрины.
— Считают, что совместное обучение плохо влияет на детей, — ответила Ирина Петровна. — Они слишком рано начинают целоваться…
— Я кончил уже почти три класса, — сказал мальчик, — а мне еще ни с кем не хотелось целоваться. Я дружу с Надей Южаковой… нам будет трудно дружить, если мы будем учиться в разных школах. С Надей хорошо сидеть за одной партой, она не дает мне баловаться.
— Дети разные бывают, — сказала Ирина Петровна. — Но все равно, по-моему, это глупо.
— По-моему — тоже, — сказал мальчик. — И кто только эту глупость выдумал? Когда взрослые заставляют делать глупости, их очень трудно слушаться, правда?
— Правда, умница моя, — ответила Ирина Петровна. — Но, может быть, ты будешь учиться вместе с девочками…
— Вместе с Надей Южаковой? — быстро спросил мальчик.
— Не знаю, — сказала Ирина Петровна. — Ты не боишься порезать руки? В земле много стекла…
— Не боюсь. Я осторожно копаю… Земля мягкая… Скажите, «может быть» или правда?
— Что — правда? — спросила Ирина Петровна.
— Вы знаете что, — сказал мальчик. — Я вас очень-очень прошу, вы ничего не говорите, только скажите, правда — «может быть» или неправда… Ирина Петровна! Ирина Петровна…
Серое небо, голубая земля. У картофельной шелухи черные глаза.
— …Ладно, Ирина Петровна, — сказал мальчик. — Я не буду спрашивать. Только Надя говорила, что она правда-правда уезжает.
— Надю вызывает тетя, — сказала Ирина Петровна. — Послушай, я боюсь за твои руки. Пойди вытащи палку из плетня и копай палкой, как все…
— У меня тоже есть тетя, — сказал мальчик. — И даже дядя. И наш дом не разбомбили, и я помню адрес… А у Михайловых вообще никого нет, а они уезжают…