Финита ля комедиа
— Распуталась цепочка!
Майор Наганов облегченно вздохнул. Сумасшедший день дежурства причинил ему много хлопот. Но зато к концу его все преступники были надежно заперты в камеры. Ни один не ушел.
Титов, из сундука, сознался, что убил свою жену и пытался скрыть это пожаром. Впрочем, признание Титова не удивило майора. Наганов догадался о его вине сразу же. Ведь кто, кроме Титова, мог позвонить о пожаре по 01? Сам поджег, сам и позвонил.
Майор позвонил в Управление, чтобы убийцу поместили из КПЗ в ДПЗ.
«Посиди, дружок, — думал он, оформляя передачу в дом предварительного заключения. — Получишь не меньше червонца, голубчик… А то и пулю в лобик… Как суд решит. А он тебя, мерзавца, тунеядца, не помилует… Садист, сундучник, иждивенец».
С насильниками все было не так-то просто. Но и тут майору удалось распутать половой клубок, выяснив детально — и персонально! — зачем и почему были совершены посягательства на женское достоинство и честь.
Первый насильник, оказавшийся Одинцовым Николаем Павловичем, сотрудником конторы «Зеленлес», был отправлен в психбольницу как «застарело-сексуальный половой эротоман» (так было записано в протоколе). Его ждали пункции, а не тюремные санкции. Клава Белая, потерпевшая, останется ни с чем. Майор при этой мысли усмехнулся, но усилием воли пресек все дальнейшие мысли о Клаве Белой и ее расстегнутом насильником хозяйстве.
Инвалид Бугров и гражданка Мальцева помирились по-хорошему. Оказалось, что гражданка Мальцева уже давно обещала Бугрову любовь («побаловаться», говоря словами Мальцевой) и крик об изнасиловании подняла лишь потому, что не хотела ложиться на жесткую скамейку, а Бугров настаивал. В милиции их помирил майор, предварительно взяв штраф за нарушение общественного порядка и пригрозив статьей за хулиганство.
Оставались двое насильников — лейтенант милиции Егоров и сотрудник газеты «Совесть» Петухов, люди ничем себя прежде не запятнавшие и, по всей видимости, вполне достойные. И тут-то проницательному майору пришлось расшифровывать далеко идущий и коварный план врага.
Оба насильника — и Егоров, и Петухов — находились в гостях, на дне рождения у некоего Крекотнева, и совершили свои нелепые насилия утром, возвращаясь домой после бессонной ночи, проведенной в дружеском застолье.
Дальнейшее не представляло особого труда. Домработница Крекотневых, Глаша Тульская, по ее словам, «самолично видела, как хозяйка, змея, гостевую одежду чем-то натирала». При обыске, предпринятом тотчас же сообразительным майором, у Крекотневых была обнаружена и изъята настойка из шпанских мушек, «возбудительниц половых животных чувств», как записал майор Наганов в протокол обыска.
Майор передал гражданку Крекотневу вместе с ее мужем, завмагом, в другие органы — госбезопасности, вместе с «шпанской настойкой» и микропленками (их обнаружили на самой гражданке Крекотневой). Налицо были диверсии и шпионаж, органам милиции неподведомственные.
«Половая провокация сорвалась!» — устало улыбнулся майор.
День дежурства, сумасшедший, крэйзи день (майор учил английский язык), подходил к благополучному, разумному концу. Все узелки удалось распутать, кого надо — выявить и посадить. Майор предвкушал сытный обед, заранее приготовленный женой Шурой, — и теплая, мягкая радость заливала все его существо, с головы до ног. Особенно ликовал пустой желудок: он почти пел.
Резкий телефонный звонок прервал блаженные раздумья майора. Наганов вздрогнул и посмотрел на часы: ровно 16.00!
В дежурную комнату вошел старший лейтенант Козявкин.
— Здравия желаю! — сказал Наганов, не поднимая трезвонящей трубки. — Узнай, в чем дело.
Майор кивнул на телефон, расписался в книге дежурств и протянул ее старшему лейтенанту Козявкину:
— А мне пора! Бывай, всего хорошего!
Пожав руку оторопевшему Козявкину, затем отдав честь, майор Наганов быстрым шагом вышел из дежурной комнаты. К Шуре. Домой!
Эпилог
Съев борщ по-флотски, а на второе — большую котлету, запив все это компотом и закурив любимый «Беломор» («сушами»), майор расстегнул пуговицы кителя. Хотелось спать. Раздеваясь, майор думал о Шуре: как спала она минувшую ночь, одна?
Майор доверял жене. И если иногда ему в голову приходила опасная мысль и закрадывалось подозрение, он прогонял их, предварительно проверив (дворники были начеку).
Майор погасил папиросу, лег в постель и, засыпая, подумал: «Как они могут? Психопаты, преступники? Гнусно глумясь над женской честью… Подлецы!.. Но ничего, по камерам сидят…» — И майор незаметно уснул.
Ему снилось разное: хорошее и непристойное, пионеры и преступники, девочки с бантиками и мужеложцы, старшина Могучий с пешкой во рту и шахматные слоны, слон и веровочка, слон и Моська…
Майор часто видел во сне слонов.
Он спал долго, шестнадцать часов кряду. И просунулся лишь в десять часов наступившего завтра.
Продолжение следует
Обязательно в три
Начало эпилога
Вдохновение явилось в семь тридцать пять вечера (время московское). Сергей Слугин, сотрудник журнала «Совесть», сел за письменный стол: работать, творить.
Он давно уже задумал приключенческую повесть о милиции, особо опасных преступниках, побегах, лагерях, назвав ее условно «Колыма». Щекотливая тема требовала вдохновения… И вот оно, вдохновение, пришло!
«Стасик Арап, а по паспорту Станислав Заблоцкий (Слугин не определил еще точно, как писать — через „ц“ или „тс“) отбывал положенный срок наказания в одном из благоустроенных исправительно-трудовых лагерей, столь многочисленных в суровом Колымском крае…»
Слугин задумался, не поставив точки.
— Гм! «Благоустроенном»… Все же не пионеры там сидят, — рецидивисты, отщепенцы общества. Отбросы, которые надо перековать.
Сергей Слугин решительно перечеркнул слово «благоустроенный» и написал, подумав, вместо него слово «оборудованный». Уж этот-то эпитет не вызывал никаких сомнений, отводил начисто подозрения в неискренности и лакировке действительности. А с другой стороны, давал необходимый тонкий подтекст. Наши лагеря и в самом деле были прекрасно оборудованы.
Полюбовавшись фразою, Слугин продолжил:
«Ежедневный осмысленный труд, физзарядка, холодные обтирания, политбеседы — все способствовало перековке матерых рецидивистов в честных и скромных тружеников. Многих, очень многих перевоспитал и вывел в жизнь, на большую дорогу, простой колымский лагерь п/я № 67–002, но…»
Слугин заменил прилагательное «простой» на более уместное — «образцовый», потом перечеркнул и его, поставив «обычный». Но и «обычный» ему не приглянулся, так же как и «рядовой». В конце концов Слугин остановился на «показательный колымский лагерь». А затем продолжил фразу:
«Но… не таков был Стаська Арап, осколок старого мира! Он упорно не хотел работать, на все увещевания друзей и конвоиров отвечая наглой и циничной бранью. Даже самые строгие меры воздействия не могли заставить преступника встать на правильный путь. Люто ненавидя лагерное начальство, рецидивист задумал побег».
Только ли начальство? Слугин перебрал в уме другие варианты. «Органы милиции»; «мусоров» — естественно, в кавычках; «честных простых людей», слабо!.. «Справедливость», «мирный труд»… Что еще мог так люто ненавидеть преступник-рецидивист под кличкою Арап?
Поразмыслив, Слугин решил оставить все как есть. Сойдет и так. Не то получится слишком долгий перечень: тут тебе и «мусора», и «начальство», и советская власть, и мирный труд.
«Бежать в одиночку Арап не хотел: в его преступной голове созрел коварный и опасный план побега. Арапу были нужны соучастники. И — пища…»
Сергей Слугин содрогнулся, представив замысел преступника воочию. Затем продолжил:
«Один соучастник был найден скоро: одноглазый насильник Веня Потапченко, такой же наглый нарушитель лагерного режима, окончательно и бесстыдно разложившийся элемент».