О. т. с.
Младенец исчез — как сквозь землю провалился. Все попытки найти его были безрезультатны. Несколько раз, казалось бы, найдены люди, видевшие чудо-Веньку. Но при строгом опросе оказывалось, что сами они не видели, а вот дядя сослуживца так подробно рассказывал…
Такой род сведений майор Наганов называл «о. т. с.» — и расшифровывал: «одна тетка сказала». Выражение это майор придумал не сам, а позаимствовал из газеты «Совесть», критиковавшей сплетников. И каких только диких, чудовищных, нелепых, странных, клеветнических слухов не пришлось услышать розовым милицейским ушам!
В трамваях судачили о том, что близ Казанского собора «вчера, в воскресенье, видела я: голый ребеночек, ростом чуть пониже самого собора, идет и песню напевает „Далеко-далеко“».
— Не «Далеко-далеко», а «Эх, дороги»!
— «Далеко-далеко, где кочуют туманы». А потом другую запел, не «Дороги», а бодрую. Я как увидела, обомлела: голышом-то на улице! А он говорит: «Подайте Христа ради. Сенькою меня зовут»… Голосок-то жалобный, тоненький.
— Венькою. Фамилия — Босых.
— Ванькою.
— Венька Крысов. В газетах писали.
— Позвольте же! — закипятился мужчина в очках. — Не несите чушь! Не может быть человек выше собора.
— Чушь, чушь… В газетах же писали. Очки бы протер. Так и писали: родился русский богатырь, сразу девять кило весу. Подрос сейчас — и на улицу вышел.
— Я и говорю: идет, поет. Потом замолк. Поглядел вокруг, ему-то хорошо — все сверху видно. Да как застонет, как закричит криком: «Рразойдись, душа русская! Бей жидов!»… И памятник Кутузову — кувырк. Троих сразу же памятником придавило: евреев двух и одного, случайно, русского.
— Не насмерть. В больнице все трое лежат: пять ног, три руки.
— Вдрызг поломаны!
— Милиция теперь его ищет.
— Стреляли в него. Сбежал.
— В зоопарк поместить хотят.
— Со слонами рядом.
— С жирафами.
— Кашей манной кормить будут: ребенок ведь еще!
…Каждый день, даже по субботам, Наганову приходилось слушать эти разговорчики. И на службе, и тогда, когда возвращался домой. Майор от злости не мог даже краснеть. И сурово пресекал злостных сплетников: устным внушением и штрафами.
Сержант Морщинкин
Все нити рвались: никак не намотать катушки дела! Пропавшего младенца никто не видел. Даже уголовный мир, видавший всякие виды. И тогда майор решил пойти по второму кругу, начав все сначала. Он вызвал постового Морщинкина.
— Разрешите войти, товарищ майор? — обратился Морщинкин, соблюдая правила устава.
— Войдите! — соблюдая правила устава, ответил майор.
Морщинкин мужественно вдохнул воздух в легкие и единым залпом доложил:
— Согласно вашему приказанию младший сержант Морщинкин прибыл!
— Вольно! — твердо сказал майор, любя дисциплину. Потом добавил, уже помягче: — Расскажите, Морщинкин, подробнее, как, когда и где вы видели младенца? Укажите точное место, примерный рост, опишите особые приметы. Назовите песню, которую он пел. Вы сообщили только об «уа, уа».
— Уа? — спросил Морщинкин удивленно.
— Уа-уа! — уточнил майор.
— Уа-уа? — Морщинкин выглядел весьма сконфуженным.
— Не «уа», а «уа-уа» — настаивал майор. — Вы ведь сами докладывали мне: поет «уа-уа».
— Я, товарищ майор? Уа?
— Вы. О младенце. Уа-уа.
— Каком младенце?
— Веньке.
— Которого, товарищ майор, Веньку?
— Как это «которого»? Того самого, о котором вы докладывали. И не удосужились до сих пор рапорт подать.
— Рапорт?
— На Веньку. Рапорт.
— Зачем это рапорт? Не уяснил.
— Уясните сейчас.
— Никак не уясню, товарищ майор!
— Не крутите, Морщинкин! Вы мне звонили?
— Я?
— Вы.
— Нет, товарищ майор, не звонил я.
— Нет?
— Нет. Никак нет! Не звонил, товарищ майор. Не звонил.
— Пятнадцатого не звонили?
— Пятнадцатого не звонил.
— Мне не звонили?
— Вам не звонил.
— Вы не звонили?
— Я — не звонил!
— Это точно — не звонили?
— Так точно — не звонил! Ни разу не звонил.
И после краткой паузы Морщинкин добавил добродушно:
— Да ведь я и номера вашего телефона не знаю.
— Где ваш пост? — сухо сказал майор, пресекая намечающуюся фамильярность.
— У этого… С колоннами… На Невском церковь есть. Музей какой-то там внутри работает. Кутузов рядом с нею. Памятник.
— Стыдитесь, постовой Морщинкин! — сказал Наганов веско. — Это исторический памятник. Казанский собор. Учтите!
Сделав надлежащей длины паузу, майор вернулся к теме разговора:
— Так значит, вы ни в коем случае мне не звонили?
— Ни в коем случае, товарищ майор! Честное милицейское слово, не звонил. Не звонил я!
— Это очень важно, Морщинкин… Крайне важно… Кстати, вы такого не знаете: Франкельштерн, Симон?
— Финкельштейна? Финкеля, Сему? — лицо Морщинкина расплылось в улыбке. — А как же, знаю! Сосед это мой по квартире. Еврей. Мы с ним в шашки по вечерам играем. В госбанке он служит. Веселый еврей…
— А жена у него медсестра, не так ли?
— Так точно, товарищ майор, медсестра. Вы с ней хорошо знакомы?
— Не вольничайте, младший сержант!
— Слушаюсь! — Морщинкин стремительно вытянулся во фрунт.
— Можете идти, Морщинкин, — сказал Наганов. — Вольно! О нашем разговоре — никому ни слова. Ни гу-гу!
— Ни гу-гу, товарищ майор! Уяснил. Разрешите идти?
— Идите!
Морщинкин лихо повернулся на каблуках. Он совсем недавно демобилизовался из армии и любил поворачиваться на каблуках: и в служебное, и в свободное время.
После ухода постового майор Наганов тихо рассмеялся. Все стало ясно, как семью семь.
Майор еще раз рассмеялся, встал, потянулся и принялся расхаживать по кабинету, довольно потирая руки. А потом принялся звонить…
У сломанных граждан
Майор позвонил в ортопедическую клинику, куда были помещены сломанные граждане (пять ног, три руки). Приемным днем был вторник, но майора милиции пустили и сейчас, в четверг.
Через полчаса, надев белый халат поверх мундира, майор на цыпочках шагал в палату № 8, где находились сломанные граждане, пять ног и три руки.
Граждане лежали в ортопедическом положении: ногами и руками в гипсе кверху. Они сосредоточенно и мудро глядели в потолок: думали. Воздух в палате был тяжек, плотен, густ.
«Хоть топор вешай», — недовольно подумал Наганов, войдя в палату и принюхавшись. Затем майор подсел к первому с краю сломанному гражданину и начал с ним задушевную, тихую беседу. Через семь минут Наганов перешел к следующему сломанному ортопедическому гражданину, потом к третьему и т. д.
Вскоре, сдав белый халат дежурной медсестре, майор бодрым деловым шагом покинул ортопедическую клинику. На душе у него было чисто и легко. Догадка, верней, гипотеза блестяще подтверждалась.
Майор направился в родильный дом.
В чем было дело
Из родильного дома № 7 майор отправился прямо к прокурору: хлопотать ордер на арест четы Франкельштерн С. X. и Франкельштерн У. Ю.
Супруги обвинялись:
1) в убийстве профорга родильного дома № 7 медсестры Самосудовой Л. А.;
2) в похищении чудо-младенца Веньки;
3) в симуляции производственной травмы;
4) в роспуске ложных слухов и создании дезинформации. Майор четко объяснил прокурору суть дела: что же, в конце концов, произошло в родильном доме № 7.
— Виной всему был Симон Хаимович Франкельштерн, — сказал майор. — Решив похитить чудо-младенца по каким-то, пока неясным, корыстным причинам, Франкельштерн вовлек в соучастие работающую в родильном доме № 7 свою жену, Франкельштерн У. Ю.
— В восемь часов утра, — продолжал майор все так же четко, — 15 мая сего года вступавшие в преступный сговор супруги тайно проникли в отдельную (особую) палату, где лежал чудо-младенец Венька, находившийся под наблюдением Академии наук (оговорившись, майор сказал «Акамедии», но прокурор не среагировал на оговорку), и сделали попытку похитить ребенка. В это время в палату вошла медсестра Самосудова, профорг больницы, и, верная служебному долгу, стала препятствовать хищению.