— Не знаю. Так пошли ко мне, Улыбка?
Они шли по деревне, агроном держал ее за руку. Художник стоял на крыльце. Заметив их, он спрыгнул с крыльца и побежал в лес. Улыбка рванулась за ним, но агроном удержал ее.
Только на другой день вернулась она домой. Картин не было, художник уехал. Она присела кокну. Уже смеркалось. На скамейке у плетня сидели две бабы.
— А то случай был, — говорила одна. — Продала бабка Матрена корову. Нет, вру, выиграла по облигации, сто тыщ… Принесла деньги домой и спрятала под матрац. Нет, вру, в эту, как ее, в сберкассу положила. И вот, среди ночи — стук в дверь. Глядь, а на пороге — черт…
— Не черт, а домовой, — перебила другая.
— Черт, говорю, черт, самый настоящий черт — хвост, рога, копыта! «Ну, баба, — говорит, — собирайся, заждались мы тебя». У бабки-то и дух захватило. «Бери все, что есть, — говорит, — только отпусти…» — «Давай, — говорит черт, — деньги давай!» Бабка под матрац, а деньги-то в этой, в сберкассе. Бабка — так, мол, и так: деньги в сберкассе положены. Черт подумал и говорит: «Ну, хорошо. Жаль мне тебя, старую, я завтра пожалую». Чуть свет — бабка в сберкассу. А там и смекнули: зачем это бабке столько денег? Проследили. И вот ночью приходит черт — его и хватают. И знаешь, кем оказался?
— Председатель?!
— Нет, агроном.
— Из верных рук знаю: председатель!
— Агроном!
— Агроном… — сказала Улыбка. И отошла от окна.
«И почему у них всегда — председатель или агроном? Будто больше некому», — лениво думала она.
На скотном дворе было темно. Корова, куры… Теленка не было. Выбежала на огород, где после уборки овощей обычно привязывали теленка. Но и там никого не было. «Хоть бы потерялся. Убежал бы, что ли…»
И вдруг очень захотелось спать.
Она проспала вечер, и ночь, и день. Она спала на сеновале. Снилось ей лето и много веселых телят. Под вечер кто-то разбудил ее. Она приоткрыла глаза и увидала Верку. Верка склонилась над ней, в занесенной руке у нее был большой кухонный нож. Свободной рукой Верка зачем-то махала перед своим носом. Сквозь ресницы Улыбка наблюдала за ней. Около Веркиного носа кружила большая зеленая муха. Верка махала рукой, но муха не улетала. «В будущем году опять будет теленок, и его снова зарежут, — подумала Улыбка. — Заснуть бы…» Но больше не спалось. Она приоткрыла глаза. Верка стояла в той же позе. Рука у нее, видимо, затекла, потому что она переложила нож в левую руку, а правой трясла в воздухе, как на уроке физкультуры. Улыбка вздохнула, Верка быстро перехватила нож в правую руку.
— Ну, что? Опять? — спросила Улыбка.
Верка не отвечала и все выше заносила нож.
— Ну, что тебе? — Улыбка встала, размяла ноги и села на пустую бочку.
— А то не знаешь?! — неожиданно звонко крикнула Верка.
— Агроном? — спросила Улыбка.
— Агроном. — Верка всхлипнула.
— Сначала Васька, потом Сашка, теперь агроном. Да что тебе, других парней нет? Обязательно мои нужны? — Улыбка рассмеялась.
От ее смеха Верка взвизгнула, упала на сено и стала быстро зарываться в него.
— Отдай агронома! — вопила она, а сама все глубже уходила в сено. — Отдай агронома!
Голос делался все глуше, в последний раз мелькнули голые Веркины пятки, и все стихло. Улыбка слезла с бочки, подошла к стогу. Копнула раз, другой: никого. И тут ей почудилось, что прямо над ее головой кто-то глубоко вздохнул.
Улыбка боязливо оглянулась, поспешно вышла из сарая, обошла его вокруг, влезла на завалинку и зачем-то заглянула в маленькое оконце.
— Ты что это делаешь? — За ней стояла мать.
— Так, — сказала она, — интересно.
Мать пожала плечами, но выспрашивать не стала.
— Подожди, — остановила ее Улыбка. — Теленка зарезали?
— Ты бы лучше за своими хахалями следила, — проворчала мать.
— Одолжи мне двадцать рублей.
— Это еще зачем?
— Я уезжаю в город.
— Что же ты раньше не сказала?
— Раньше не знала.
Мать вздохнула и, ничего не сказав, направилась к дому. Улыбка проводила ее глазами, потом вошла в сарай.
— Вылезай, — сказала она.
Никто не отзывался.
— Вылезай, — повторила она.
— Не вылезу, — глухо отвечал стог.
— Забирай своего агронома, — сказала Улыбка.
Стог будто взорвало. Сено разлетелось во все стороны, и появилась всклокоченная Верка.
— Отдаешь?! — возбужденно выкрикнула она.
— Забирай, — говорила Улыбка, — на что он мне.
Но Верка не уходила, ей хотелось поговорить.
— И правда, ты и другого найдешь.
— Ты и другого отнимешь. Ведь это третий.
— Не жить нам вместе! — внезапно вскрикнула Верка. — Не жить!
— Я уезжаю, — ответила Улыбка.
Верка сразу замолкла. Она растерянно косилась на Улыбку, губы ее дрожали. Улыбка повернулась и спокойно пошла к двери.
— Не уезжай, — заискивающе попросила Верка, — зачем тебе уезжать?
Улыбка не обернулась, вышла из сарая. Направо — лес, налево — поле. Она пошла прямо, по тихой деревенской улице. Верка тоже вышла из сарая и задворками кралась за ней. Улыбка неопределенно хмыкнула и направилась к дому агронома. Около самого дома она резко повернулась: Верка торчала за плетнем. Улыбка засмеялась и пошла дальше. Теперь Верка бежала сзади, забегала и, как собака, заглядывала в лицо:
— Не уезжай. Ну, хочешь, не надо мне агронома. Ну, бери его обратно…
— Зачем он мне? — Улыбка остановилась.
Верка опасливо отступила.
— Не знаю… — совсем растерялась она. — Только тогда он мне тоже ни к чему.
Верка хлопала глазами, выступили слезы, она всхлипнула и, опустив голову, тихонько побрела к реке.
Улыбка смотрела, как она уходит. Она видела стоптанные босоножки, в растрепанных волосах — сено. Внизу над рекой — жидкий, оцепенелый березовый лесок, желтые листья. Подул ветер, и листья понеслись по черному полю к реке.
Шел длинный осенний дождь. За окном вагона была мокрая деревянная платформа, за платформой — черное свежевспаханное поле. Через поле бежал человек.
«Агроном», — подумала Улыбка.
Когда агроном уже подбегал к платформе, от деревни отделилась другая фигурка. Агроном бежал по тропинке, она же, чтобы срезать угол, побежала прямо по рыхлому полю.
«Верка, — подумала Улыбка. — Не успеет…»
Агроном бежал вдоль вагона. Вот он заметил Улыбку, остановился и стал что-то кричать, широко открывая рот и барабаня кулаком по стеклу.
Улыбка открыла окно.
— Ну что? — спросила она.
— Немедленно вылезай! — заорал агроном. — Слышишь, я кому говорю! — И он грубо выругался.
— А как же билет? — сказала она.
— При чем тут билет?!
Поезд тронулся, вначале медленно, потом все быстрее, быстрее. Агроном бежал за вагоном.
— Остановите поезд! — как ненормальный орал он. — Остановите поезд!
Когда платформа кончилась, Улыбке стало холодно, и она опустила стекло. Села на пустую скамейку. Напротив, накрывшись с головой, спал кто-то маленький. Из-под одеяла торчали ботинки, и Улыбка подумала, что это мальчик.
«Едем мы, друзья, в дальние края!» — неожиданно заорало у нее над головой. Мальчик вскочил и оказался небольшим старичком.
— Зачем включила?! — набросился он на Улыбку.
— Это не я, — сказала она, — оно само.
— Так выключи же скорей!
Улыбка поискала выключатель и не нашла.
— Я не могу, — сказала она.
— Ну да все равно. — Старичок махнул рукой. — А ты откуда взялась?
— Села.
— Где ты села?
— На станции «Утюг».
— Вот и врешь, нет такой станции.
— Я там села.
Старичок досадливо поморщился.
— И спорит, и спорит… — проворчал он. — Никакого уважения к старости. Села — так сиди!
— Я сижу.
— Сиди и слушай.
«Мама, не скучай, в гости приезжай!» — опять прорвалось радио.
Старичок болезненно покосился.
— Так не можешь?
— Не… — Улыбка помотала головой.
— Вот и я тоже. Не могу. Стар стал. А некоторые могут. Ты даже не представляешь, как многое они могут.
— Да…
— Что да?
— Не знаю.
— А не знаешь — так молчи. Я же просил тебя помолчать, а ты все говоришь, говоришь.
— Я не говорю.
— Ну, а это что? Видишь, до чего слаб, какую-то девчонку не могу заставить помолчать. Бывало, сажусь в ресторане за столик, и сразу все замолкают. Говорят, говорят, а что говорят — не поймешь. В молодости я все думал понять, все прислушивался. Иногда будто что-то понимал, и тогда был счастлив и любил, и меня все любили, но потом неизменно оказывалось, что понимать нужно как раз наоборот. Я приходил в отчаянье, уходил от людей. Дома, в одиночестве, я все понимал как надо. Но меня тянуло к людям, я не мог оставаться один. И тогда я решил заставить их молчать. Я бы мог заставить их говорить что надо, но уж больно сложно, как говорится: игра не стоит свеч. Так? — Старичок посмотрел ей в глаза.