Она хотела сказать: «Да». Но язык не повиновался ей. Старичок радостно хихикнул.
— Не можешь? Ну так на чем мы остановились? Да. Зачем же им говорить, если я сам могу сказать за них. Как тебя зовут? Скажи!
— Улыбка.
— Гм, редкий случай. Я сразу заметил, что ты — редкий случай. Ну, ладно. Так куда ты, Улыбка, едешь?
Она открыла рот, но слов не получилось.
Старичок хихикнул и, передразнивая ее, сказал:
— Я еду в город, поступать в институт. В какой институт и зачем мне этот институт — сама не знаю. Так?
Улыбка кивнула.
— Ну, не волнуйся, в институт ты не поступишь. Ну, а что ты, Улыбка, любишь больше всего? Больше всего ты любишь смотреть в окно. Редкий случай, сразу заметил… Ну да ладно… А кем ты, Улыбка, хочешь стать? Ясно, что не знаешь. Почти никто этого не знает. Но с тобой — особый случай; ты можешь стать кем пожелаешь: врачом, агрономом, поэтом, физиком, художником, артистом. Выбирай что угодно, и в любой области ты быстро достигнешь вершин. Везде тебя ждет самая блестящая карьера. Ты удивлена? — Старичок иронически фыркнул. — Не волнуйся и не радуйся, ничего ты такого не достигнешь, и будешь ты никем. Впрочем, кто знает… Давай лучше съедим по яблоку.
Он пристально посмотрел ей в глаза, и она сразу же полезла на верхнюю полку. Там лежал большой чемодан, к ручке которого была привязана сетка с яблоками. Она выбрала два покрупнее, спустилась вниз. Старичок восторженно следил за ней. Она протянула одно яблоко старику, он обрадовался как ребенок.
— Так на чем мы остановились? Да, я заставил их молчать. Я приходил в ресторан, выбирал самых разговорчивых, подсаживался, и они тотчас же замолкали. А я рассказывал им про размножение хризантем и разведение пионов и утепление плюбаго. Они слушали и даже не могли уйти. Так и сидели, пока я не отпускал их. Хорошее было время.
Старичок печально вздохнул.
— Теперь я стар. Они опять заговорили. Опять я ничего не понимаю. И не властен, не властен, не властен! — Старичок зарылся в подушку и притих.
Она уже собиралась залезть на свою полку, когда старичок опять вскочил.
— Ну, а теперь ты скажи что-нибудь.
— Я хочу спросить…
— Спрашивай.
— «У капель — тяжесть запонок, и сад слепит, как плес, обрызганный, закапанный мильоном синих слез…»
— Ну, а дальше, дальше?! — Старичок вскочил, и лицо его странно загорелось.
Улыбка смотрела в окно.
— Не знаю, — сказала она, — я хотела спросить: что это?
Старичок хихикнул, подумал и хихикнул совсем иначе.
— Откуда это у тебя? — спросил он.
— Так, — сказала она, — случайно.
— Так что ты хочешь знать? — спросил старичок.
Она смотрела в окно.
— Я хочу знать, чье это?
— Ничье.
Улыбка посмотрела на старичка.
— Как это ничье? Я спрашиваю, какого поэта?
— Никакого, ничье, нет такого поэта.
— Как так, стихи есть, а поэта нет?
— Нет, и стихов нет, тебе показалось. Нет стихов, нет поэта, нет и все…
Улыбка хлопала глазами.
— Нет и все! — злобно фыркал старичок. — Нет, не было и не будет. Забудь. Ни к чему, да его и нет. Ложись лучше спать, — совсем устало прибавил он.
Улыбка совсем уже засыпала, когда на одной станции дверь вдруг с грохотом отворилась и на полу распластался человек.
— Мне все равно — страдать или наслаждаться! — орал он.
Старичок подобрал ноги и забился в самый угол.
— Управдом, — объявил он, — сразу видно: управдом…
— Прошу без личностей! — Человек приподнялся и злобно покосился куда-то под дверь. — Прошу не выражаться! — гаркнул он и ударил кулаком в металлическую пепельницу.
— Убивают! — завопил он и, сунув разбитый кулак под мышку, стал пинать пепельницу ногами.
— Вот тебе, вот, получай при дамах… — приговаривал он. Потом вдруг заплакал.
— Несправедливо! — всхлипывал он. — Несправедливость и обман. Ну, виноват — накажите. Я сам себя накажу.
Он поднялся и, цепляясь за что попало, забрался на свободное место и там, встав на колени, уткнулся носом в угол.
Некоторое время он молчал. Но тут поезд качнуло.
— Один как шест, — четко сказал он и рухнул со скамейки на пол.
Полежав несколько минут неподвижно, он вдруг завозился, пополз к своей полке, приподнял ее, свалился в ящик для багажа и там затих.
— Как не бывало, — вздохнул старичок.
Ночь прошла благополучно. Только под утро в репродукторе что-то зашипело и мягкий грудной голос торжественно произнес: «Граждане пассажиры, наш поезд прибывает на станцию „Ларьки“». Он помялся и так же бодро и торжественно прибавил: «На станции есть кипятильник».
Полка, под которой спал пьяный, приоткрылась, появилась всклокоченная голова.
— Где я? — безумно прохрипела она.
— В гробу, — отвечал старичок.
— А… — Тот успокоился и тихонько прикрылся полкой.
Когда Улыбка проснулась, пьяный чинно сидел на своем месте и кушал крутые яйца.
— Вообще-то я непьющий, — сказал он. — Ну, выпил, случай такой, а вообще-то я управдом. Но это временно, это пока…
Он замолчал, и лицо его стало таинственным.
— Картофельный комбайн! — значительно сказал он и неопределенно развел руками, видимо изображая в воздухе корпус комбайна.
— Да, — сказала Улыбка.
— Вот-вот. — Управдом важно вздохнул. — Картофельный комбайн — это тебе не фунт изюма. Американцы голову ломали, и англичане, и французы. Это только кажется, что так. А на самом деле… Картофельный комбайн! Пять лет работал. Эти, как их, академики… Им пришлешь, а они — отказ. Асами какую хреновую ручку добавят — и как свое! Но я им показал, я сразу к самому… Тот как услышал, так сразу записочку. Ну, сразу забегали, машину, самолет, патент: ну, знаешь, справочку, что я — первый. Картофельный комбайн — тебе не фунт изюма!
— Вранье.
Улыбка заглянула вниз и увидала старичка. Он сидел на своем месте по-турецки и злобно таращился на управдома.
— Вранье, милейший. Чистой воды вранье.
— То есть как вранье? — Управдом оскорбленно нахохлился. — Перед вами изобретатель картофельного комбайна!
Старичок презрительно хмыкнул.
— Что скалишься?! — угрожающе привстал управдом.
— А то, милейший! Дело в том, что картофельного комбайна не может быть. Наукой доказано, что он невозможен, неосуществим, так сказать. Это — миф, формализм, абстракционизм, понятно? Происки иностранных империалистов, опиум для народа, отвлечение от насущных задач. Понятно?
Управдом крякнул, но старичок не спускал с него глаз. Всю остальную часть пути он рассказывал о ленивцах. Когда же приехали, он вручил Улыбке карточку.
— Вот, — сказал он, — придешь по этому адресу, я буду ждать тебя.
«Феликс Крот, гипнотизер», — было написано на карточке.
Оставленный без внимания управдом снова ожил и теперь все крутился вокруг. Он выхватил из Улыбкиных рук карточку, долго недоверчиво разглядывал ее.
«Измаил Бакалейко, изобретатель», — написал он с другой стороны.
И, подумав, приписал адрес.
За экзаменационным столом сидела тетка и недоброжелательно смотрела на Улыбку. Подходя к столу, она улыбнулась. Теткины губы собрались в принципиальную гармошку, а лицо стало таким, что Улыбка сразу поняла, что экзамена ей не сдать.
— Берите билет, — сухо сказала тетка.
Улыбка взяла билет и пошла к столам.
— Сядьте передо мной, — остановил ее дребезжащий голос.
«И почему я ей так не понравилась?» — удивленно думала Улыбка.
Справа, у окна, ерзала на месте какая-то рыжая девчонка. Когда их взгляды встретились, девчонка ободряюще подмигнула ей.