— Достаточно, — сказал проверяющий, — я все понял.
Проверяющий закрыл глаза. Он уронил голову на грудь, плечи его опустились. Выражение суровости на лице проверяющего сменилось безразличием, он спал, вероятно. Черенков сам не мог сказать о себе с уверенностью, спит он или не спит. «Сплю я или не сплю?» — спрашивал себя Дмитрий Константинович и не слышал ответа: мысли его, обнаружив медлительность, вяло прилеплялись к другим, еще более неповоротливым и медлительным мыслям о немыслимых пустяках — кружочках и квадратиках, палочках и галочках, загогулинках и заковырочках, — он медленно переставал понимать свои медлительные мысли, переставал их слышать, он закрыл глаза и покачнулся на стуле. Как только он покачнулся, очнулся проверяющий.
— Ты куда, Фадеев?
— Я не Фадеев… я… я Фролов!
— Врешь небось? Небось не Фролов? Сознайся.
— Зачем же мне врать? — обиделся Черенков. — Я не вру. Фролов я.
— То-то и вижу, Фролов. Ты на меня, Фролов, не сердись. Работа. Мы с тобой умрем скоро.
— Как умрем? Отчего?
— От скуки.
— От муки?
— От скуки, говорю. Ты на часы посмотри. Сколько еще до рассвета? Это ж с ума сойти!.. И заняться, главное, нечем.
Дмитрий Константинович мог возразить, ему было чем заняться, но возразить не успел, проверяющий сказал негромко:
— Ужас. Терпеть не могу безделья. Места себе не нахожу, просто беда какая-то… Хоть давай, что ли, в игру какую сыграем, все дело. Ты какие игры знаешь? Я тебе слово загадаю, хочешь?
Он написал на полях черенковской статьи две буквы: «М» и «А», между ними поставил три черточки.
— Отгадывай.
Дмитрий Константинович вспомнил:
— У нас это «виселицей» называлось.
Он уже много лет не играл в «виселицу».
— И у нас называлось, — оживился проверяющий. — Должен тебе заметить, я проверил сегодня человек десять. Никто не сумел выкрутиться.
— Наверное, слово редкое.
— Обыкновенное слово. Говори букву.
— Я.
— Эх ты, — проверяющий нарисовал столбик.
— Ну, брат, у тебя просто мозги набекрень. Так не годится. Ты проиграешь.
Черенков пожал плечами… Лопатки и плечи колола дранка, он лежал на крыше сарая, а свет на веранде уже погасили. «Дима, ты где?» Сквозь ветви рябины проступал Млечный Путь… Ветви шевелятся.
— Ты брось. Ты не спи. Так мы не договаривались. — Проверяющий ткнул в плечо кулаком. — Я задаю наводящий вопрос: кем ты хотел стать в детстве?
— Астрономом, — услышал Дмитрий Константинович. — В детстве я хотел стать астрономом. Все мечтали стать космонавтами, потому что запустили космонавта, один я — астрономом!..
Я был влюблен в звездное небо, особенно в августе, особенно в конце лета, когда падают яблоки в саду, а мы избываем последние ночи дачного существования. Я путался в таблице умножения, но умел уже отличать Гончих Псов от Волос Вероники. Я находил едва заметный Алькор в созвездии Большой Медведицы. Я видел Персея и спасенную им Андромеду и гигантского Кита, плывущего вдоль кромки леса. Бабушка говорила: лик человека отражен на Луне, — Каин убил Авеля. В бинокль отца — полевой, двенадцатикратный — я рассматривал Озеро Снов, Океан Бурь и Залив Радуг. Позже с часами в руках я наблюдал покрытие звезд лунным диском и ждал с замиранием сердца секунды, когда вспыхнет очередная звезда, отпускаемая на свободу. Я знал, что такое восторг. На восторге моем лежал отсвет отчаяния: я боялся. Я боялся думать о том, о чем лучше не думать, и я думал о звездах. Яблоки бьются оземь. Ветер шумит листвой. Мы все превращаемся в излучение. Если средняя плотность вещества во Вселенной действительно меньше критической, мы все превратимся в излучение. Через сорок миллиардов лет мы все будем ничто. Мы — это Земля, Солнце, звезды, все мироздание, включая атомы меня самого, так и не ставшего астрономом. Великая пустота! Один электрон на миллиарды кубических лет световых. Так жить нельзя. Надо что-то придумать. Кто я? Зачем? Во что я верю? За кого себя выдаю? Как я стал таким… я, я, который…
— Это романтизм, — пробормотал проверяющий. — Ты не можешь отгадать слово.
Телефонный звонок заставил очнуться.
— Здравствуй, Фролов, — сказала она.
— Здравствуйте, — сказал Черенков, возвращаясь на землю.
— Ты что, не один?
— Нет, почему же.
— Это ты или не ты?
— Кажется, я…
— У тебя изменился голос. Ты спишь?
— Кажется, нет. Я не знаю…
— Ты ничего не знаешь.
— Чего не знаю?
— Ты не знаешь, ты это или не ты, спишь ты или не спишь, любишь или не любишь…