— Во — лафа! — удивлялись в батарее. — И чего ты, дурак, в армию пошел?
Но Метла и не думал объяснять. Кому объяснять — солдатам? Федотову, который специально прикатил за ним из ЦСКА и схватился за голову: «Ты идиот!»?
«Мне нравится стрелять из пушки — так, что ли? Как я могу это… я торчу, тут я… меня тащит… Это тебе не варежку разевать, это тебе не Эрмитаж, дорогая моя па-адру-уга! Идите и объясните это ей, той, которая не пропускала ни одной игры, с которой каждый день еще со школы шла война не на жизнь, а на смерть, правда, она всегда одерживала победы. „Если я проиграю, то ты потеряешь ко мне всякий интерес“, — говорила она и утешала королевским вареньем из зеленого крыжовника с вишневым листом — тонкие стеклянные вазочки на длинной ножке. Она водила глядеть на статуи и картины. „Обрати внимание: и ведь мы любим друг друга безумно“, — говорила она, указывая на сахарный поцелуй Родена. Что ей вообще можно объяснить после этого?»
«Почему я должен что-то объяснять?» — рассердился Метла. На исходной он сел за прицел. Подключился к связи, затянул ларинги, подогнал сиденье, налобник, включил прицел, посмотрел подсветку шкалы, прибавил-убавил, покрутил маховики, проверил электроспуски, пощелкал — остался доволен.
— Хватит пиздеть! — повернулся он к недовольному наводчику. — Что ты, Чика, как баба? Настреляешься — тебе еще как медному котелку служить.
Тот что-то бурчал. За спиной тускло отсвечивали десять штатных артвыстрелов. Из приемника пулемета свисала колючая лента, снаряженная боевыми патронами убийственной силы. Трассер, бронебойная, тяжелая, пэ-зэ и так далее, всего — полторы сотни.
— Заводи.
Метла послушал, как завелись вслед за ним вторая и третья машины. Запросил готовность. Выслушал. Доложил на вышку. Из-за сопки выплыли два огня зеленой ракеты. Включил секундомер.
— Волна, первый, второй, третий — вперед!
— Обшиватель, я — Клиент, — появился в шлемофоне голос Кричевского, — в направлении: высота 412 — высота 327 контратака танков противника. Как поняли?
— Понял.
Метла высунулся из люка, чтобы сориентироваться. Они должны выскочить на Старую директриссу прямо под вышкой. Красный огонь — вот она!
— Волна, танки слева. К бою!
Взвод развернулся в боевую линию и полез влево на склон. Метла плюхнулся на место, стянул зубами перчатки.
— Практическим, — приказал он по внутренней связи. Почувствовал, как въехал в казенник полуторапудовый снаряд, услышал, как щелкнул клин. — Волна, по танкам, с короткой, прицел 14.
Тогда Метла еще ничего не понимал. А теперь-то знает. На него обижаются, но что он может поделать, если эти бабские штучки, которые они называют «любовь» или как еще? — говно, просто говно по сравнению с той минутой, когда он почувствовал в казеннике снаряд. «Будет очень некстати, если у меня откажет вооружение», — подумал Метла.
Он стал осторожно опускать ствол.
На следующий день Доктор встретил Метлу в спортгородке. Солнце светило на всю катушку, после дождя отовсюду прямо на глазах вылезала зелень. Метла еще качался спросонья: батарею подняли только перед обедом, чтобы готовились в наряд.
— Пойдем, я тебе кое-что покажу.
В санчасти Доктор приложил палец к губам и осторожно отодвинул на двери занавеску. Метла увидел в солнечном квадрате на полу страшно грязные сапоги, кого-то спящего на койке и на стуле шинель. Метла вздрогнул. Он сразу узнал спящего, не надо было видеть лица, но не это — потрясла шинель: к ней на место погон были приделаны мышеловки.
Доктор ждал, что Метла скажет: «Ох, ни хуя себе!» — или что-то в этом роде, но тот спокойно глядел на грязные сапоги и колупал ногтем краску на двери. Доктор не выдержал и задернул занавеску: «Ну?»
— Значит, там был не он, — сказал Метла и сощурился поверх его головы. — Значит, там был кто-то другой.
Теперь уже настал черед Доктора, и он подумал: «Ох, ни хуя себе!» — он не понял, что этому парню попросту насрать, кто там был: капитан или майор. Это не имеет для него никакого значения, потому что твердо знает он только одно: он не может промахнуться, и это тоже уже не имеет значения. Доктор, по обыкновению, пожал плечами, но было видно у него во взгляде нечто такое, от чего сержант усмехнулся и почесал лоб.