А (открывая бутылку): Сейчас для начала я почитаю вам Пушкина. (Пьет из бутылки.)
В: Стой! Ты что, обалдел?!
С: Вот гад!
А: Чего, чего? Тут мало и было! (Отмечает пальцем, сколько, по его мнению, было в непочатой бутылке.)
С: Что ж нам, полбутылки продавали?
В (берет у А бутылку и пьет).
С: Куда? А я?
В (с обиженным видом отдает бутылку. С горько смотрит на В и бутылку).
А: Вот сколько выжрал! А я только приложился!
С (пьет. А молча хватает бутылку и, выламывая у С зубы, рвет на себя).
С: Ну что за дела?! Я только глоточек и сделал!
В: Он, гад, так пасть разработал, что за глоточек всю бутылку выжирает!
А: Гад! Мы только попробовали, а ты… Ну, я тогда уж допиваю. (Пьет.)
В: Елы-палы! За что, за что так? Ты же два раза пил, а мы по одному?!
А (довольно утираясь): И я один раз пил, я гораздо меньше вас выпил.
В: Ты же начинал!
А: Ни фига. С начинал.
В: Гады вы! Ну уж следующую бутылку я один пью. (Открывает бутылку и пьет.)
С: Куда?! Да что вы, совсем уже оборзели? Я больше всех вина принес и еще ни разу почти не выпил!
В (передавая ему бутылку): На, пей. Первую бутылку один почти выпил, так пей и вторую! У Васи Векшина две сестренки маленькие остались, а С — жирует!
А (в слезах): Так мне что — уходить?! Одни, без меня управитесь?!
С (отдавая ему бутылку): На, пей, если Бога не боишься. Бог-то есть! Он-то знает, как ты нас обжираешь!
В (наблюдая за тем, как А пьет): Нет, я вижу, не верит он в Бога! Но ничего, отплачутся ему наши слезки!
И так далее до конца собрания.
Пример, разумеется, абстрактен и показывает только тему борьбы — на самом деле ни один из моих знакомых митьков не бывает так топорен и груб в достижении своей цели — каждый из митьков имеет свой комплекс методов, которые в ходе соперничества шлифуются и совершенствуются. Из трех настоящих митьков сумевший выпить больше добился заслуженной победы в честной и равной борьбе.
И методы этой борьбы — органичная часть митьковской культуры.
1985
Часть четвертая
Работа А. Флоренского, как и другие известные мне труды о митьках, начинается с безудержного восхваления движения.
Кратко перечислив ряд социалистических и капиталистических стран, вовлеченных в движение митьков, автор подробно останавливается на вкладе в дело митьков И. А. Кирилловой (то один, то два рубля на пропой А. Флоренскому). После этого вступления, которое можно считать посвящением, автор переходит к теме своей работы.
Первый раздел — митьки и живопись. Поставив такой сложный вопрос, Флоренский сразу отделяет «митьковскую живопись» от «живописи, любимой митьками», не определив, правда, ни ту ни другую, после чего приступает к экскурсу в историю живописи. (Под «живописью, любимой митьками», очевидно, следует понимать индивидуальные и групповые вкусы отдельных митьков. Один из самых любимых художников всех известных мне митьков — Сезанн. Является ли он митьковским художником в том же смысле, что и бесспорно митьковский, но не любимый митьками Перов? Вопрос этот сложен и относится к культуре в целом.)
Флоренский перечисляет ряд кристально-митьковских произведений отечественной живописи, митьковость которых бесспорна уже исходя из названий: «Бобыль-гитарист», «Рыболов, или Охота пуще неволи», «Всюду жизнь», «Чаепитие в Мытищах», «Приезд гувернантки в купеческий дом», «Последний кабак у заставы» и т. д. (Ценнейшей частью работы А. Флоренского являются факсимильные копии с наиболее митьковских произведений живописи.)
Покончив с бесспорным вкладом передвижников в культуру митьков, Флоренский оказывается в некоторой растерянности — о чем же еще сказать?
Живописная чистоплотность мешает ему приступить к восхвалению таких произведений, как, например, «Опять двойка», поэтому напрашивается вывод, что, кроме чисто митьковских данных, митьковская живопись должна быть еще и хорошей.
Автор переходит к разбору западноевропейской живописи, который у него занимает несколько строк: «В западноевропейском искусстве митьковских картин так немного, что можно было бы считать, что их там нет вообще…»