Борис Тимофеевич обошел кругом, ища ворота или калитку, и обнаружил, что забор сделан сплошным, глухим. «Не изнутри же его заколачивали?» — подумал он и еще раз обошел вокруг дома. Ни ворот, ни калитки не было. Тогда он ногой выбил одну широкую доску и боком протиснулся внутрь. Вокруг дома покоились кучи мусора, под ногами хрустело битое стекло, парадная дверь дома висела на одной петле, боком, цепляясь изо всех сил за гнилую коробку, а на лестнице с этажа на этаж вели следы вонючей жидкости.
— Входите, дружище, входите. Будьте как дома. Вы точны, словно расписание аэрофлота, — услышал Борис Тимофеевич знакомый голос, как только открыл дверь квартиры.
На кухне уютно расположился Сергей Алексеевич. Перед ним на столе стояла начатая бутылка коньяка трехлетней выдержки, две рюмки и на широкой хлебнице — дюжина апельсинов.
— Как вы сюда попали? — хмуро спросил Борис Тимофеевич.
Сергей Алексеевич хитро улыбнулся.
— Вы по привычке пользуетесь ключами. А для нас с вами нет ни замков, ни запоров. Садитесь, выпьем, поговорим.
Борис Тимофеевич молча сел на стол, налил рюмки и начал пальцами рвать тугую кожуру апельсина.
— Какой коньячок? — добродушно спросил Сергей Алексеевич.
— Терпимый. Синтетический?
— Нет, ворованный.
— Надо же. А по вкусу не отличишь от купленного.
— Вы — сильный человек, — с уважением сказал Сергей Алексеевич. — Как вы еще держитесь? Ведь знаете, что назначены на ликвидацию, — а ничего. На вашем месте я бы уже крутился, как бес перед распятием. А вы — ни бровью не ведете, ни глазом не моргнете. Уважаю. Скажите честно, откуда вы черпаете силу самообладания и много ли ее там осталось?
— Честно? Честно? — Борис Тимофеевич взглянул в глаза Сергея Алексеевича, глаза были светлые, пустые, прицельные, безжалостные. — Честно? У меня просто нет сил волноваться. Я чертовски устал.
— Понимаю. Как супруга себя чувствует?
— Вчера вечером она родила.
— Как же вы, — задохнулся от изумления и восторга Сергей Алексеевич, — без помощи, без врача?
— Обыкновенно. Сами. Все сделали как надо. Роды были абсолютно нормальные, мальчик тоже в порядке, очень симпатичный парень. Кричит басом. Голосистый мужик будет. Так что все ол райт.
— Ну и ну! — восхищался Сергей Алексеевич. — Какие люди! Какие матерые человечища! Право, удивлен, потрясен, до слез растроган. Поздравляю, от души поздравляю. Надо по этому поводу…
Сергей Алексеевич наполнил рюмки, они чокнулись за здоровье новорожденного, выпили.
— Каков коньячок?
— Ничего, ворованный?
— Нет, синтетический, — рассмеялся Сергей Алексеевич. — Ей-богу, дорогуша, чем чаще мы видимся, тем крепче я к вам привязываюсь. Не представляю, как и отвязаться… Мне ведь предписано вас ликвидировать.
— Успеется. Я не тороплюсь.
— Мне тоже не к спеху, но теперь все дело усложняется. Без вас ни Лина, ни ребенок не попадут в наше время. И если я ликвидирую вас, то на моей совести окажутся еще две жизни. Разве это справедливо?
— Несправедливо. Потребуйте прибавки к жалованью.
— Конечно, — обиделся Сергей Алексеевич, — вам, райской птахе, легко острить на тему зарплаты, а у меня жена не работает и двое детей.
— У вас действительно есть жена и дети?
— Есть!
— И она вас… любит… ласкает и говорит хорошие слова?
— Ну да. Любит, голубушка. Ласкает, шалунья. И говорит, умница, всякие хорошие слова. И детишки-малолетки у меня — папе на радость. Я их учу ненавидеть евреев. На всякий случай.
— А как же ваша работа?
— Что работа? Моя — почетна и уважаема, как и всякая другая. Да к тому же окружена ореолом таинственности и романтизма. Вы знаете, некий умник говорил, что государство подобно человеческому телу: все его отправления естественны, но не все благоуханны. Мы выполняем функции почек — выводим из общественного организма отравляющие вещества. Это не очень приятная служба, так что мне не позавидуешь.
— Я и не завидую.
— Вы — да. Вы даже себе не завидуете. А другие думают, будто я живу как кусок сыра в куске колбасы… А жизнь дорожает, потребности растут, расходы тоже…
— А вторая работа по похоронной части?
— Э-э, — скривился Сергей Алексеевич. — Разве это работа? В крематории. Кстати, вашу старушку, — Сергей Алексеевич сладко хихикнул, — я сегодня сжег. Сухонькая была. Сухариками питалась. Сгорела аки березка. Я уже завсегда по пламени определяю, кто как при жизни едал. Те, которые на мясо налегали, горят обычно с желтизной. Вегетарианцы, например, дают пламя погуще, порасцветистей. А эта фукнула — и нет ее. И я же собственноручно ее в стену замуровал. А рядом, — Сергей Алексеевич хихикнул, — рядом с ней я и для вас нишку застолбил. В стене, значит. Стало быть, вы — того… без глупостей. Иначе… Мне перед молодцами будет неловко. Я им литровку посулил за работу.