— Можете снять свой плащ! — небрежно бросила она. Тут я несколько приуныл и замешкался, ибо проведенная на замусоренном полу ночь, конечно, не украсила моей и без того нешикарной одежды.
— Привела? — раздался из комнаты надтреснутый старческий голос.
— Да, дед, мы сейчас! — ласково отвечала юница.
Мы вошли в комнату, где царствовала тяжелая ампирная мебель карельской березы. Светлые ее панели ощеривались вдруг грифоньими клювами; львиные разверстые пасти зияли из-под мраморных прессов консолей, орлиные лапы столов и кресел впивались в паркет цепко и угрожающе. На одной из консолей, рядом со мной, стояли бронзовые часы, где Смерть в складчатом тяжелом плаще, покрытом блестящей темной патиной, острила косу о мраморное точило. Я машинально покрутил его ручку. Тут же раздался бой, и часы заиграли — тилинь-тилинь — какой-то волшебный и опасный мотив. Я смешался.
— Извините, — сказал я в пространство и увидел в углу за письменным столом огромного седовласого старика, глядевшего на меня из-под кустистых бровей строго и вопрошающе.
— Молодой человек, не отвлекайтесь! — с достоинством вымолвил старец. — Я имею задать вам один вопрос: почему мы все хорошо знаем, что Мольера зовут Жан-Батист, а имени Вольтера — не помним? Или вы-то как раз помните?
— Ну, — мямлил я, напрягая последние ресурсы своей весьма неглубокой учености, — ну, помнится, Дю Белле звали Жоашен, стало быть…
Старик тем временем что-то крестиком пометил в своих бумагах, лежащих кипою на столе, и, не дав мне закончить вконец измучившей меня фразы, бросил величественно:
— Благодарю вас. Не смею задерживать. Остальное вам объяснит Мария Николаевна…
Несмотря на отчетливое пожелание старца, я остался стоять как пришпиленный. Дело в том, что мое внимание привлек и неотрывно удерживал старинный дагеротип в лакированной рамке, висевший над столом. В юной девушке, на нем запечатленной, я узнал… Зину! Она стояла на фоне садового боскета в белом кружевном платье, отставив ногу в остроносом блестящем ботинке, опираясь на длинный белый же зонте костяной ручкой. У ног ее примостилась пушистая маленькая болонка. Глаза у Зины были очень печальные; никогда я не видел у нее вживе столь примиренного и вместе стем безнадежного выражения…
Старик заметил, что портрет меня заинтересовал. Важно кивнув в его сторону, он промолвил неторопливо:
— Моя первая жена Зинаида. Умерла в одна тысяча восемьсот четырнадцатом, по двадцатому году… Вам она кого-то напоминает?
— Н-нет, — ответил я неуверенно, а потом уже тверже, — нет-нет!
— Ну-с, тогда следуйте за Марией Николаевной. Да, вот что, Маша, позаботься, чтобы молодого человека ублаготворить… Ну, ты меня понимаешь.
Последнюю фразу я счел довольно-таки бестактной, но препираться с главою семьи в его доме счел бестактностью еще большей и, не проронив ни слова, вышел вслед за Марией Николаевной.
— Мой дед — доктор психологии! — прошептала она с горячностью. — Он выдающийся человек и к тому же рыцарь, да, рыцарь! Понимаете, что это значит?
— Несомненно! — сухо отрезал я.
— Сомневаюсь! — не менее сухо отвечала она.
Я уже готов был совсем разобидеться и покинуть сие странное обиталище, но мы уже оказались в темном коридоре, где, перегораживая его наполовину, стоял огромный платяной шкаф.
— Милый сэр! — сказал девушка грудным голосом. — Помогите леди задвинуть шкаф в приличествующую ему нишу! Он не тяжелый, поверьте, там уже все разобрано!
Делать нечего. Я стал двигать в сторону ниши это увесистое сооружение. Девушка мне помогала или думала, что помогает, но больше льнула к моей спине острыми маленькими грудями, обдавая возбуждающим запахом молодого чистого тела вперемешку с какой-то изысканной парфюмерией. Легкие касания ее рук казались вроде бы и случайными, но целенаправленно-возбуждающими, так что, несмотря на их настораживающую судорожность, привели меня в довольно-таки злачное состояние духа. Когда с задвиганием шкафа было покончено, мы стояли друг против друга уже весьма разволнованные.
— Да, еще полки надо расставить! — неуверенно прошептала она. — Полезайте вовнутрь…
И как только я оказался в просторной глубине шкафа, дверца его вдруг затворилась изнутри, и меня облепили жадные и горячие члены молодого и страстного существа.