Ну а вы, вы-то что сцепили зубы, Лазарь Моисеевич? Песня наша не нравится или переживаете? Чего вам переживать? Отца вы знать не знали, а ее, глупую, разлюбившую, ту, что даже сына вам родить не удосужилась, стоит ли жалеть? Да, не стоит. Да, глупая. Разлюбила, променяла на подонка, карьериста, на беспринципную сволочь, потеряла рассудок, не видит, что не она вовсе нужна Петухову, а виза в Израиль, а останься он тут, на своем руководящем посту, он на нее, на евреечку, и плюнуть бы побрезговал. Дура сумасшедшая, но… пусть вернется!
Пусть они все вернутся, все, кого мы потеряли по собственной вине, по легкомыслию, слепоте, трусости или равнодушию, кого не захотели вовремя понять, не сумели защитить, простить, не смогли удержать, и вот уже подхватила их и, крутя, всосала черная воронка — прошлое.
Сколько таких «черных дыр» на пути, пройденном каждым из нас? Они не зарастают травой, их не заносит песком, не засыпает снегом, они не заживают, становясь рубцами. А между тем и старость недалеко. Все быстрее проходят долгие зимы и мелькают короткие весны, все чаще и длиннее бессонные ночи. Скоро будет поздно.
Пусть они вернутся, мы ждем, мы не забыли и уже никогда не сумеем забыть их. Пусть вернутся!
Анна плачет, ревет в голос, Дуся скупо и вороватенько крестится, с опаской поглядывая на мужа, а Семенов — тот вовсю разошелся. Голос у него громкий, он везде хорошо споет, хоть на сцене, хоть в строю. И Наталья Ивановна подпевает, выводит тоненько и чисто, с переливами.
Застыла с сухими глазами вдова Марья Сидоровна Тютина. Нет, не может быть того, чтобы так все и кончилось — этим гробом и дождем за окнами. Ведь не для холодного глухого мертвеца, чужого и молчаливо-враждебного, поют сейчас Семенов с Натальей. Он их не слышит. А Петр Васильевич Тютин обязательно слышит.
Марья Сидоровна не плакала. Теперь она наверняка знала: в этом страшном ящике Петра нет.
Проехали Сенную площадь.
…Сколько жить-то осталось? Ну, год еще, ну — два… Через две зимы… Ничего, она подождет, потерпит, в войну больше ждали. Ничего… А пока все правильно. Так он хотел. Так велел. Все сделала. Выполнила.
«…Через две, через две весны…»
1980
Сергей Федоров
Из цикла рассказов «И вдаль, и вширь, и всюду»
Куда идем мы с Пятачком…
Стояла погода осени.
Висел дождь.
Серел жидкий свет дня. Сцеженный так, что не было теней.
Витька шел по лужам. Карман его куртки оттопыривал завернутый в мокрую газету подарок.
Логиныч ждал Витьку в подворотне.
— Вот жду. Привет, — сказал он.
— С пенсией! — отвел глаза Витька, поздравляя. Закурил, стеклянно позванивая карманом.
— Переложил бы ты ключи.
— На набережную? — спросил Витька.
И они пошли на набережную под дождем.
Шаги их стали громкими, когда они шли проходным двором. Сухой звук шагов Логиныча достигал серого квадрата неба у крыш. Звуку Витькиных шагов место было внизу.
Они оставили проходному двору пару окурков и вышли на набережную. Вновь притихли их шаги.
На другой стороне канала в неподвижных облаках плыли неподвижно крыши. Расплывались и стекали каплями со стекол отражения в окнах домов.
Санитарный час в подвальчике должен был закончиться вот-вот. Ожидающие люди стояли на набережной. И все, что случится с ними сегодня, было известно каждому из них. Да и завтра тоже, и послезавтра.
Маслянилась внизу вода канала, и течение кривило отражения. Люди сплевывали вниз, метя свои неживые лица. Молчали. Потому что знали все главное о завтрашней своей жизни.
Люди знали еще, что в подвальчике они обязательно забудут вдруг настоящую свою жизнь и обманут себя обещаниями другой судьбы. И все привычно забудут завтра.
Назавтра снова будет пасмурно, и предметы снова будут лишены тени. Вечером же воздух под фонарями станет желтым. Тени появятся и будут до утра. Только под фонарями.
Стены в подвальчике были облицованы фанерой. Они отталкивали, если прислониться. Это неприятно, считал Витька. Хотя он любил подвальчик. Возможно, из-за того, что у буфетчицы Тамары тихий голос. А может быть, оттого, что она не похожа на буфетчицу, красивая Тамара. А может, потому, что Тамара не хотела замечать, как разливают из-под стола. Если только возьмешь сосиски.
Они взяли по порции и, ради стаканов, компот. Витька раскупорил подарок под столом. К их столику подошел старик в нейлоновой куртке. Со спины он напоминал подростка из малообеспеченной семьи. На тарелке у него скорчились две сосиски. Стакан компота он выпил на ходу. Старик повозился под столом, откупоривая и наливая. Кадык его ходил длинно и остро, когда он пил. Витька и Логиныч выпили тоже.