Старуха стояла на коленях, точно как и вчера. Руки под себя. Она совсем не шевелилась ночью. Особенно мертвыми были ноги со свернутыми внутрь ступнями. Гавриков посмотрел на свою ногу. Нога торчала из фиолетовой нелепости трусов. И тоже выглядела плохо.
Старик разглядел слабые волосы у нее на затылке. Повернулся и вышел.
В коридоре он сказал телефонной трубке:
— У нас тут человек умер. Вы приедьте, а…
Через час пришел участковый. С дворничихой и двумя соседками из соседней квартиры.
Участковый ходил в старухину комнату и делал там что-то. Когда он вышел из комнаты с бумагами, дворничиха и обе соседки подписали их.
— Вы в каких с покойной отношениях были? — спросил участковый глаза Гаврикова.
И сам же отвел взгляд.
— Надо бы ее хоть положить, — сказал участковый. Но оглядел Гаврикова, женщин, спрятал бумаги в папку и вышел.
Вечером пришли двое мужиков. Они прошли в ее комнату. Спросили простыню покрепче и полотенца. Гавриков не знал, где у нее что. Мужики порылись в комоде и справились самостоятельно.
Полотенцами они связали ей руки и ноги. Подвязали челюсть и завернули в простыню. Гавриков что-то подписал в бумаге. Ему сказали, что везут в Боткинские, что холодильника там нет. Советовали поторопиться.
Унесли. И хлопнула дверь внизу.
Старуха ведь уже плохо гнулась. Локти ее тянули простыню. Выпирали колени. Но мужики ловко обнесли дверные косяки. Старик Гавриков остался терпеть жить.
Боец
Две недели уже Виталик ходил чуть позади своего перегара. Жена сделала себе подарок ко Дню знаний 1 сентября. Она взяла с собой швейную машинку и фамилию Свиридова. После себя она оставила пачку макарон и своего дедушку Экстрина.
Взаимоотношения с дедушкой Экстриным получались у Виталика только из посещений мест общего пользования. Ему даже пришлось овладеть пером в меру записок: «Не забывайте зубные протезы в объединенном санузле».
Но дедушка Экстрин забывал все равно.
Виталик клал челюсть в унитаз. Предварительно спускал воду. Потому что профессионально уважал санитарию. Но испытывал сдержанную жалость к млекопитающим.
Работал он на мясокомбинате. Бойцом скота. Правда, скорей всего, и не работал уже.
Почему-то лишь по средам звонила урожденная Экстрина. Эти звонки нервировали Виталику сердце. Экстрина не здоровалась, а просто просила:
— Вилена Ароновича, пожалуйста.
Виталик колотил кулаком в дверь комнаты жениного дедушки Экстрина. От плохо прокрашенной двери отлетали куски шпатлевки. Виталика занимал их полет.
И Виталик шел в комнату, садился в неубранную кровать. И слушал про диетическое питание.
— Да… Кушаю!.. Молочное!.. — кричал в трубку Вилен Ароныч, питавшийся на самом деле серым ливером по 64 копейки за килограмм.
— Да, да, Аллочка… — шепотом продолжал говорить женин дедушка Экстрин, — да. Когда в семье пьет муж — это драма…
— А когда жена — трагедия! — кричал Виталик по-злому. И смеялся. Так же точно нехорошо.
Потом он наливал стакан водки и потреблял его внутрь. И смотрел за перекрестье оконного переплета.
Там пускалась тянуться осень. Вторая неделя сентября уже стремилась к листопаду. За окном днями виснул дождь. И капли его вечно стучали в подоконник порожним звуком.
Такой вот досталась осень.
Во вторник вышли деньги.
Виталик пошарил по карманам. Случилось 23 копейки. Выпадал трезвый день.
Виталик оделся и пошел из дому.
В колодце двора стоял шум дождя. В подворотню швыряло оторванный ветром звон трамваев.
На бульваре дождь бил влет полумертвую листву.
В лужах у пивной неизвестно зачем сидели мокрые голуби.
Осень уже была видна всюду.
В пивной Виталик сказал одному пьющему человеку:
— Слышь, дай копеек двадцать… Или пятнадцать.
— А какой сегодня день? — спросил пьющий.
— Вторник, вроде… А может, и четверг.
— А я только по Божьим воскресеньям подаю. Извини.
— Псина, — сказал Виталик, — ну и псина же ты.
Пьющий засмеялся только.
Виталик отошел в конец зала и сел за стол. Напротив него пила пиво женщина. На коленях у нее сидел ребенок, а женщина давала ему есть соленую рыбу скумбрию.
Женщина отрывала рыбу от костей, и ребенок брал рыбу ртом из ее рук.
Женщина внимательно погладила рукой коленку.
— Чулок полез, — сказала она.