Не назвал Балабан только Анну. И вот тебе благодарность — рубль… Балабан выпил на этот рубль стакан портвейна и купил сигарет. У него не осталось денег даже на воду. А ему так хотелось выпить холодного бочкового пива. У Балабана даже пальцы задрожали, когда вспомнил его вкус.
Пиво продавали в киоске в боковой аллее парка. Балабан представил, как сдунет пенную шапку с кружки, и решился. Медленно встал, потянулся и направился к киоску.
В будний день тут не было очереди — стояли лишь три-четыре человека. Лёха опёрся спиной о шершавый ствол каштана, под которым стоял киоск, начал наблюдать. Вскоре к киоску подошёл парень. Балабан тронул его за плечо.
— Поставь кружку, — подмигнул, — когда-нибудь отблагодарю…
Тот отстранился.
— Ещё чего захотел! — пренебрежительно усмехнулся парень.
Этого уже Балабан не мог стерпеть: высунул из рукава лезвие ножа так, чтобы видел только парень.
— Поставишь? — спросил угрожающе.
Тот посерел, оглянулся на двух пожилых мужчин, пивших пиво в нескольких шагах, но те стояли спиной к ним. Жалобно улыбнулся буфетчице.
— Две… — еле выдавил из себя.
Буфетчица равнодушно выставила кружки — какое ей дело, кто кого угощает, пивной киоск — не павильон минеральных вод: тут всего и насмотришься, и наслушаешься…
Парень подвинул Балабану кружку, и тот едва удержался, чтобы одним духом не опорожнить её, однако злорадно усмехнулся и вылил пиво на землю.
— Что даёшь, падло! — ткнул пустой кружкой парня в подбородок. — Муха, не видишь? Заказывай ещё!
— Извините… — пробормотал тот. — Не было никакой мухи…
— Ну! — сверкнул глазами Балабан.
— Ещё к-кружку… — попросил парень.
На этот раз Балабан выпил. Хотелось заказать ещё, но увидел: к киоску направляется мужская компания. Толкнул парня в бок.
— Спасибо, — подмигнул, искоса бросив взгляд на буфетчицу.
И поспешил на берег реки.
Он нашёл тихую полянку среди кустов, растянулся на траве и незаметно заснул. Проснулся, когда уже стемнело. Домой идти не хотелось. От одной мысли об Анне и её косых взглядах стало тоскливо. Начнёт попрекать, что кормит его…
Балабан вспомнил, как беззаботно жилось ему в детстве. Отца он не помнил. Тот бросил их, когда Лесик был ещё младенцем. Мать, безумно любившая сына, работала с утра до ночи, чтобы её Лесик имел все, что пожелает. Балабан сызмальства привык ничего не делать. Мать кормила и одевала. А он слонялся по улицам с двумя-тремя такими же лоботрясами, как и сам. Учиться не хотел — сидел почти в каждом классе по два года и насилу кончил пятый класс. Вечерами перепродавал билеты у кинотеатра и уже в двенадцать лет начал курить и пить.
Мать не знала, что с ним делать. Соседки советовали ей обратиться в милицию. Но она и слушать не хотела — чтобы её Лесика таскали в милицию! — и пыталась купить привязанность сына мелкими подарками… Но это только ещё больше избаловало его.
Как-то Олексе с дружками не повезло с перепродажей билетов. Подростки уже привыкли к папиросам и вину. А денег не было. В двух кварталах на довольно тихой улице стоял киоск, за витринами которого заманчиво выстроились на полках бутылки. В тот вечер и произошла первая серьёзная кража, инициатором которой стал Балабан. А потом первое отбывание срока в колонии для несовершеннолетних.
Он вернулся домой через год, мать устроила его на работу. Однако Балабан работать не захотел. Связался с опытными преступниками. Несколько краж остались безнаказанными, и Балабан поверил в свою счастливую звезду. Но угрозыск уже следил за ним, и скоро Балабана поймали с поличным.
Снова колония, потом, после отбытия срока, ещё… И вот он на свободе.
Балабан вышел по центральной аллее на многолюдные, залитые светом улицы. Постоял на пятачке у станции метро, с завистью глядя на хорошо одетых людей, выходивших из ресторана.
«Хоть бы четвертак, — думал с тоской. — Ну, два червонца…» Легонько кольнул себя остриём ножа в бок и побрёл обратно в парк…
На центральной аллее заметил пьяного, который шёл, покачиваясь и что-то мурлыча себе под нос. Уже хотел остановить в тёмном месте, да вовремя увидел на противоположной стороне аллеи молодую пару под развесистой липой. Дальше было людно — повернул обратно, выругавшись. В конце концов, у этого пьянчужки, должно быть, денег нет…
Балабан слонялся по аллее допоздна, пока из летнего ресторана не начали расходиться последние посетители. Остановился за шашлычной у дорожки, ведущей к реке, надеясь, что, может быть, какая-нибудь нетрезвая пара свернёт туда. Но вдруг из-за поворота выскочил милицейский мотоцикл с коляской и остановился рядом. Балабан повернулся к милиционерам спиной и медленно двинулся следом за весёлой компанией, вышедшей из ресторана. Так он добрался до асфальтированной дорожки, круто сворачивавшей ещё к одному летнему ресторану. За спиной снова зарокотал мотоцикл, и Балабан инстинктивно спрятался в кустах в нескольких шагах от дорожки.
— Ты покарауль тут, Омельченко, а мы посмотрим, что делается в ресторане! — приказал кто-то хриплым голосом, очевидно старший патруля.
Мимо Балабана шли двое. Он невольно прижался к стволу ясеня. Сердце бешено билось от страха.
Стук каблуков затих, и Балабан успокоился. В конце концов, чего ему бояться? Ничего он не сделал, даже не пьян. Правда, он нездешний. Но что из этого? Приехал в гости к родным, разве это запрещено?
И все же какой-то страх лежал в груди и мешал свободно дышать, раздвинуть кусты и выйти независимо, не обращая внимания на патрульного, сидевшего почти рядом на мотоцикле. Очевидно, это был извечный страх преступника перед стражами порядка.
Милиционер закурил и приятный запах табака защекотал Балабану ноздри.
Он бесшумно выскользнул из кустов, сделал два шага по асфальтированной дорожке.
— Товарищ милиционер…
Тот оглянулся.
— Там… кто-то стонет, слышите? — с притворным возбуждением сказал Балабан.
Милиционер встал с мотоцикла, постоял, прислушиваясь.
— Может, кого-то там… — убеждал Балабан.
Милиционер оторвался от мотоцикла, бросил окурок и, на ходу расстёгивая кобуру, пошёл навстречу незнакомцу бесшумной, лёгкой походкой.
— Где стонет? — вдруг донеслось до сознания Балабана, и он снова ткнул пальцем в кусты.
Теперь милиционер был совсем рядом, он ощупывал Балабана внимательным и недоверчивым взглядом, но тот не отвернулся и не смутился. Твёрдо произнёс:
— Там, в кустах, кто-то стонет… Я слышал не совсем ясно…
Милиционер шагнул под деревья, сделав незнакомцу знак следовать за ним. Это и погубило его. Балабан не стал ждать, пока милиционер углубится в кусты, он ударил финкой сразу, ударил изо всех сил — милиционер даже не успел крикнуть: захрипел, покачнулся и упал в кусты…
Балабан дрожащей рукой нащупал пистолет, сунул его в наружный карман пиджака и бросился вверх. Уже добравшись до аллеи, вспомнил, что оставил финку, метнулся назад, вытащил её, огляделся и, увидев, что никого вокруг нет, направился к лестнице, ведущей к верхнему парку.
Хотелось что есть сил бежать отсюда, но заставлял себя идти не спеша. На лестнице переложил пистолет во внутренний карман пиджака и, перепрыгивая через ступеньки, поднялся наверх. Пересёк верхний парк, вышел на улицу и сел в трамвай. Только через несколько остановок понял, что едет не в ту сторону. Пересел и доехал до вокзала. Вскоре он уже сидел в электричке.
С утра Балабан любил понежиться в постели: во-первых, избегал лишних разговоров с матерью, почему-то считавшей, что ему непременно надо самому зарабатывать на хлеб; во-вторых, навёрстывал недоспанное в колонии с её ранними подъёмами и суровым режимом. Но сегодня, услышав, что мать уже хлопочет у печки, зевнул и вылез из-под тёплого одеяла. В сенях выпил кружку холодной воды, протёр заспанные глаза и вышел в кухню.