За приоткрытой дверью прачечной виднелись желто-зеленые, яркие, освещенные теплым солнцем листья.
— А что порошка у вас нет? — интересовалась уборщица.
— Нет, — ответила Галя.
— Ой, туалетным мылом-то плохо стирать. Чего мама-то не побеспокоилась?
— Не знаю, забыла, наверно, — Галя отвечала вежливо, это еще сильнее заставляло уборщицу находить странные темы для соболезнования.
— Плохо без порошка-то.
— Да ничего, мы так постираем.
— Может, я вам дам? Порошок— то?
Блин! Да есть у меня порошок!!!
Мне хотелось, чтобы все поскорее кончилось, раз — и уже дома, но в столовой ни с того ни с сего на меня еще наехала аристократка Юлька.
— Почему ты на меня смотришь? — она сидела за столом напротив меня, прямо перед окном.
— Я на тебя смотрю?
— Ты на меня постоянно смотришь.
— Ты сидишь напротив, — объяснила ей спокойно. — За тобой окно. Я гляжу в него.
— Нет, ты смотришь на меня! Ты постоянно меня разглядываешь! В общем, смотри куда-то в другое место! — Юлька нервничала.
— Хорошо, не буду смотреть.
Я подумала, что могла бы ей ответить: «Не нравится — пересядь! Не хочешь пересаживаться — терпи, но не указывай мне, что делать!» и сразу стать у нее врагом номер один, а если еще немного поднапрячься и разжечь конфликт до основания, то можно и за волосы друг друга потаскать и отряд на два фронта разделить: кто за меня, а кто за Юльку, но почему-то это было неинтересно. Я старалась больше в Юлькину сторону не смотреть.
После обеда Галю кто-то попросил помочь, она позвала меня с собой, путь лежал через площадь, и, проходя по ней, я обернулась на наших парней, сидящих на лавочке около диджейки. Четверо или пятеро, они все почему-то напряженно глядели на меня. Я обернулась еще раз. Тощий и высокий Грин хорошо выделялся среди остальных, его взгляд был тоже тревожен и внимателен, будто я играла какую-то важную роль. Потом заметила Геру. Он единственный, кто не глядел на меня, а сидел, наклонившись, заглядывая кому-то в лицо.
!!!
Он заглядывал в лицо какой-то девушке, попросту «клеил» ее. Дальше пройти по площади нужно очень спокойно, чтобы не выдать ни напряжения, ни чувств. Я ощущала, как «зрители» ловят каждое мое движение и задаются вопросом, знала ли я раньше.
Я не знала. Я дура! Можно было догадаться! Его поведение, Наташкины слова: «А что у вас с Жорой». Гера гулял со мной и с ней одновременно! И об этом знали уже все!
Таинственная просьба к Гале местных вожатых «помочь», оказалась просьбой тупо почистить картошку. Даже и не просьбой, а попыткой эксплуатации, ибо нас без всяких вопросов сразу посадили в круг к работникам столовой, вручили ножи и дали таз для очисток.
Теперь здесь мое место?
Во мне все горело, гордость, ярость, боль! Они рассчитывали, что, оказавшись здесь с картошкой в руках и тазиком под ногами, мы не сможем уйти так сразу, ибо, как выражалась Галя, «неудобно».
Я почистила три картошки и поняла. Нифига! Никто не может эксплуатировать меня, а тем более безнаказанно обманывать! Я, наклонившись к Гале, шепнула ей на ухо:
— Пойдем, — но, так как Галя чересчур честная, соврала. — В туалет.
И потащила ее оттуда волоком, понимая, что вот-вот и Галя опомнится.
— Мы же еще вернемся? — спрашивала она, а я не отвечала. — Неудобно как-то.
И только, когда мы были уже на расстоянии, где не смогла сработать Галина совесть, я сказала:
— Мы не вернемся.
Почему я помнила это? Что здесь такого, о чем должна была помнить? Ответы на вопросы я не находила. Костик пришел домой к тете Кате, смотрел Дашкин альбом и вдруг наткнулся на фотографию, где я с Герой у памятника.
— Это… Джо? — спросил он.
— Да, ответила я спокойно, понимая, что на фото слишком видна страсть и сильные чувства Геры. Костик сделал вид, что перевел глаза на следующий снимок, но сам незаметно смотрел на этот.