— Ты любишь меня? — спросил он в подъезде, когда прощались.
Сказать «да» язык не поворачивался.
— Угу, — выдавила из себя.
— Что-то плохо верится, — странно, но на глазах у него были слезы.
Я боялась только одного, вернусь домой, останусь одна и уже точно не смогу справиться с наваждениями. Так и произошло. Любая мелочь, дезодорант с тем же запахом или чипсы, которые ели там, — все возвращало в лагерь.
Вечером того дня, когда увидела Геру с Мариной (потом узнала ее имя), я танцевала с полной отдачей. Казалось, не было силы, которая могла сдержать меня в танце.
Через какое-то время напротив встал один из вожатых, кажется, он был физруком, но так как физкультурой я не занималась, не могла утверждать точно. Его нахождение читалось однозначно: он тут не просто так. Танцевал он раскованно (не сравнить с нашими пацанами), а затем начал повторять мои движения.
— Как это у тебя получается? — пытался он провести руки по той же траектории, что и я.
— Не знаю, — это получалось само собой.
Потом он пригласил меня на медляк, Герочка в это время танцевал со свой пассией, и тут я уже не топталась на месте, а заняла собой половину танцпола, управляя и направляя движения физрука. Мною двигало что-то, и безумно нравилось полностью подчиняться этой неукротимой и мощной энергии.
Во время энергичных мелодий образовался большой круг, в нем я вышла в центр. Со временем ко мне добавились люди и образовался круг малый, состоящий из тех, кто тоже хотел выделиться. Он включал в себя, конечно же, физрука, Громова и Геру, плюс еще нескольких из других отрядов. Но даже в малом круге я снова оказалась в центре, а там было место только для одного человека.
Гера смотрел на меня, я это видела, ловил выражения лица, но ничего, кроме счастья, близкого к экстазу, заметить не мог. Так оно и было. Он тоже отплясывал, что есть духу, но все же… беспросветно проигрывал.
После дискотеки мы всем отрядом сидели у костра и пели песни, ожидая времени, когда можно пойти на пляж встречать рассвет. Я была в кругу, а Гера на скамейке со своей девушкой. Гитару брали поочередно то Никита, то Владимир Николаевич, пока последний не запел «Дым сигарет с ментолом».
«А я нашел другую, хоть не люблю, но целую, — подпевал весь отряд, и, наверное, у каждого возникали одни и те же ассоциации. — Но когда я ее обнимаю, все равно о тебе вспоминаю».[37]
Я думала, не хочет ли Гера заткнуть уши, ведь, казалось, весь мир встал против него.
Потом была ещё песня… и вдруг она что-то до боли напомнила. Точно!!! Именно она играла в машине у водителя, который подобрал нас с мамой по дороге, когда я впервые выехала на олимпиаду в далеком 9-ом классе. Тогда я искала смысл во всем, в чем только можно: в словах песни, в сугробах снега, в руках водителя на руле, в речах мамы, которая говорила какую-то чушь про одаренных детей. Тогда я пыталась найти что-то важное и чувствовала, как оно уже витает в воздухе. Фиксировать! Да! Я реально так думала. Запоминать. С самого-самого начала! Я чувствовала, что это очень важно, не упустить начало! Может, только не знала для чего.
Я подняла руку вверх, почувствовав, как легко стало от воспоминания, от этой знакомой мелодии. Фиксировать! С самого начала! Еще раз повторила про себя и поиграла кистью в такт.
Я больше не боюсь быть непохожей и не боюсь выражать себя!
И вдруг захотелось рассмеяться настолько ощутила свободу. И, кажется, так и сделала, подняв обе руки вверх достаточно высоко и отпустив их двигаться по собственной воле.
В тот момент Геру «протащило» мимо костра (именно «протащило», потому что встал он, кажется, не по собственной воле). Он оглянулся на мое действие, а во мне не возникло стыда! Впервые я не контролировала то, что шло изнутри, и не боялась.
На пляже, куда мы пришли позже, оказалось так холодно, что я щелкала зубами и прыгала на месте, чтобы хоть как-то согреться.
— Дрожишь? — подошел физрук. — Давай обниму, будет теплее.
Я не собиралась ничего демонстрировать Гере, но странное дело, физрук, чтобы меня согреть, предложил сесть на тот единственный плед, на котором Гера уже сидел с вожатой, и не только сел, а еще и прислонился к Гере спиной.
— Марина, — Гера говорил громко. — Тебе не надоело трястись?
Он повторял это так часто, словно боялся, что я не услышу. Физрук тоже задавал мне вопросы, но тихо, а я еще тише отвечала.