Да, Гера, не будем. Мы все сделаем так, как тебе выгодно.
Удивительно, но на пляже, куда отряд направился после, не оказалось ни Марины, ни физрука. Я сидела одна, смотрела на море, а Гера смотрел на меня.
А ты в курсе, что я тебя не прощу? Разговаривала с ним молча. Ты понимаешь, что такое «никогда»?
Потом поднялась, направляясь плавать, зашла в море и вдруг по радио услышала «Wonderful life».
Я вдруг ощутила себя не на пляже, хотя и на нем тоже, а одновременно где-то ещё… Чувство было настолько сильным, но при этом непостижимым, что описать его могла только как двоякий образ: ощущаю себя здесь через себя и одновременно вижу будто бы сверху… Я видела своими глазами море, пляж, мелкие волны, набегающие на ракушки и песок, и тут же… словно подернутое пеленой, слегка нечеткое ТО ЖЕ САМОЕ… только откуда-то не из этого времени.
Вечность?
Если бы вам удалось однажды уловить ощущение вечности, вы бы поняли, как она предстает. Словно наложенные друг на друга фотографии, сделанные с разницей в секунду, повторяющиеся в целом, но имеющие разные контуры. Я видела размытие этих контуров.
Чей этот взгляд из вечности? И тоже… будто бы мой.
Гера продолжал смотреть на меня, замечая странные изменения в лице. Я вышла из моря, села на берегу и поняла, что нашла то, что искала. Вспоминая самое начало, как садилась в поезд, как не узнала Геру, его ухаживания, охлаждения и, наконец, кульминация, развязка, я видела, что это настоящий роман, история с четким началом и концом, которую суждено написать.
Ощущение восторга, безграничного счастья, наполненности. Хотелось вскочить и побежать в корпус записывать роман, пока воспоминания ещё живы. Я еле сдерживала себя, ощущая, что глаза мои горят иным светом.
Шесть часов на поезде, и я дома. Было уже утро, когда приехала. Добравшись до подушки, я уткнулась в нее и заплакала. Всегда казалось, плакать наедине с собой — крайне глупо, ведь и без слез осознаешь, что происходит, а значит, не нуждаешься во внешних проявлениях, но слезы текли сами собой, а я до сих пор не понимала их причины. Разве больно от того, что Костик с Дашкой? Разве не переживала вещи и похуже?
Спать не получалось, хотела занять себя — не помогало. Стоило отвлечься на секунду, и слезы текли с новой силой. Кто бы знал, что их может быть так много?
Днем позвонила Сереге:
— Где твой парень? — легко спросил он.
— Он меня бросил, — так же легко ответила я.
— Он придурок?
— Нет… — я задумалась, что Костик никак не может быть придурком, он же из одаренных.
— А, по-моему, придурок, раз бросил такую девушку.
Стало приятно.
— А ты что делал?
— Ну, встречался ещё с одной, — покаялся Серега. — Ничего не получилось.
Мы снова болтали, становилось легче, боль уходила куда-то за задний план, хотя периодически просила Серегу подождать, уходила в другую комнату, где выливала накопившиеся слезы.
— Так ты посмотрела мою фотографию? — вернулся Серега к тому, на чем закончил два месяца назад.
— Посмотрела. Крутой… Так, значит, у тебя все-таки висят плакаты в комнате.
— Какие плакаты? А-а-а… Это я из журналов вырвал. А что?
— Просто… Почему-то всегда казалось, что у парней висят плакаты с… э-э-э… рок-музыкантами.
С Любой и Дашкой я больше не разговаривала. В понедельник в школу они заявились злые, якобы тащили цветы из города на Последний звонок и устали, ещё хотели мне вину навязать, будто не помогала. Я им не ответила, отошла в сторону и, несмотря на попытки Любы возобновить отношения, до самого окончания школы не говорила.
Папа спрашивал маму, зачем столько времени я сижу на телефоне, да еще не понять с кем. Мама отвечала:
— Он лечит ей душу.
И я тоже задавалась вопросом. Почему мне душу ШПАНА лечит?
Каждый день Серега признавался мне в новых грехах. Он наглый: недавно расписывал стены, поймали с маркером в руках, так вывернулся, сказав, что не он. Он спорит с учителями: всегда доказывает свою правоту, а одну «училку» аж довел до истерики. Он драчливый, за что его прозвали «мелким терминатором», потому что никому спуску не дает. Каждое такое признание Серега заканчивал глубокомысленным изречением:
— Ну, а я? Что я могу сказать? Ответ: я могу промолчать.
«Лечение» происходило странно, с одной стороны, мне становилось легче, с другой, я начинала испытывать раздражение. Серёга утверждал, что понимает меня лучше всех на свете, что мы практически одно и то же, вернее, я гораздо проще.
39
перевод: В воздухе висят мечты, чайки в небе отражаются в моих грустных глазах, знаете, чувствуется несправедливость. Волшебство повсюду.