Когда я видела его в последний раз? Я стала тщательно вспоминать. В январе. В мае… уже не пустили
— Саша умрет, — продолжала мама. — Болезнь неизлечима. Он лежал в трех клиниках, дальнейшие операции бесполезны. Ему делают химиотерапию, и у него больше нет волос.
Самое странное, сколь печальным ни было известие, оно не особо меня тронуло. Да, я немного поплакала, походила по комнате в темноте, пытаясь осмыслить, представить, понять, отыскала ручку, подаренную Сашей на шестнадцатилетие, заметила, что чернила потекли, впитались в эмаль, отчего ей невозможно больше пользоваться, но и это не тронуло, не испугало. Я думала, что-то отразится в снах, придут какие-то символы, переживания, но на следующее утро сны оказались совершенно обычны, ни тени грусти или чего-то такого, отразившего бы Сашину болезнь. Я погуляла с утра, но на небе ни облачка, пошла на пары, и, оказавшись среди людей в институте, больше не могла навязывать себе грусть. Нет, мне было жалко Сашу, я не хотела, чтобы он умирал.
Приснился он только в октябре, после того, как мама позвонила им. Саша поднял трубку, и, как мама рассказывала, голос у него был бодрый, но скорее потому, что родители не всё говорили ему о его болезни. Во сне я находилась у него в комнате, но почему-то с одной из своих подруг периода класса девятого.
— Как тебе Саша? — спрашивала у нее, волосы у Саши короткие, но все же были.
— От него несет лекарствами, — ответила та, морща нос.
— Ты же знаешь, что с ним!
Потом мы остались с ним наедине, и вдруг снова нахлынуло чувство, что я пришла именно туда, где НУЖНО быть. Я рассматривала его комнату, обстановку и наслаждалась.
— Записать тебе что-нибудь на компакт-диск? — спрашивал Саша, по-старому думая, что я прихожу сюда только по делу, я мотала головой. Мы долго были вместе, а когда пришла пора уходить, вдруг начали целоваться, стоя прямо посреди комнаты. Саша держал меня в объятиях и повторял снова и снова:
— Обязательно возвращайся. Обязательно!
Только тогда меня что-то пробило, утром я плакала, пытаясь взять в толк, как Саша может умереть, но все равно в этом ощущалась какая-то заслонка. Я не понимала, что на самом деле чувствую, ведь о чем бы ни писала в дневниках, все казалось фальшью. Я могла убиваться о его болезни, но не верила в свои страдания, не верила так же и в свое равнодушие, ни во что не верила.
Периодически наваждения о лагере продолжали наступать на меня, заставляя думать о Гере, навязывая любовь к нему и завораживая счастливыми воспоминаниями. Не в силах справиться с этим эмоционально, я снова бралась за тетрадь, и она начинала отражать то, что совсем не было в моих обычных мыслях. Я терялась.
Саша обручился в церкви со своей девушкой, мама ездила к ним в ноябре, а в декабре у него отказали ноги. Я снова его видела, снова его комната и много солнечного света, стояли и обнимались молча, боясь шелохнуться и отпугнуть друг друга.
Дни проходили, в январе, перед экзаменами, выделили около недели на подготовку, но вместо того, чтобы учить, первые четыре дня я непрерывно писала, но нет, не о Саше, а о том, как ехала в лагерь, о Гере, о его ухаживаниях и первом поцелуе. Домашние думали, что переписываю лекции, я не пыталась их разубеждать, но писала, писала, писала. Одна тетрадь кончилась, взяла другую, а потом, когда прервалось, пошла учить высшую математику.
Меня гоняли на экзамене, но я ответила на весь билет, а так же на все вопросы курса, решила все задачи. Преподаватель глянул на огромное количество «н» в журнале, но все же вывел мне «пять».
Потом сдавали философию, я тоже все выучила и отвечала прямо по учебнику:
— Платон говорил, есть мир «Идей», это мир истинного бытия, а есть мир «Вещей» — то, что нас окружает. Мир Вещей представляет собой слепок мира Идей и является вторичным. Человек находится одновременно в двух мирах, и с миром «идей» его связывает бессмертная душа, а она лишь на время представлена в каком-либо теле.
Странно, я ничего не придумала от себя, но преподаватель по философии вдруг сказал:
— У Вас есть задатки…
Я вернулась домой.
— Саша не встает и не хочет никого видеть, тебе не надо к ним, — говорила мама. — У него страшные боли, постоянно требует наркотиков. Он уже ничего не ест. До этого помогала водка с маслом, так он отказался ее пить. Сказал: «Я лучше проживу короткую жизнь, но яркую, чем всю жизнь прозябать инвалидом!»
Я все же поехала в город, в поезде убеждала себя, что непременно, ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно найти Геру. Рассматривала фотопленку из лагеря, строя планы, как приеду к нему. Это не просто, помимо безумного страха, который испытывала, лишь представив встречу, преградой служило то, что Гера не жил в городе, где-то рядом.