Отец подумал, что мне понравится забраться в кабину старого грузовика. Он заметил, как я смотрю на него каждый раз, когда мы проезжаем мимо, и, как мне кажется, принял мой ужас за восхищение.
Я помню сумрачный запах ветра, немного горький, немного резкий. Я помню серебристый отлив сухой травы. Я помню шорох наших шагов, но лучше всего я помню нависающий надо мной самосвал, вырастающий все больше и больше, оскал его радиатора, кроваво-красный цвет краски, затуманенный взор ветрового стекла. Я помню, как меня захлестнула волна страха, еще более сумрачная и холодная, чем осенний ветер, когда отец взял меня подмышки и посадил меня в кабину: "Поезжай на ней в Портленд, Квентин, ну же, заводи!" Я помню, как ветер омывал мое лицо, пока отец поднимал меня вверх, и как затем его чистый запах сменился запахами масла потрескавшейся кожи, мышиного помета и… я готов поручиться… крови. Я помню, как я пытался удержать слезы, пока отец стоял и улыбался мне. уверенный в том, что доставляет мне волнующее переживание. И так оно и было на самом деле, но не так, как он себе это представлял. Я понял с абсолютной ясностью, что сейчас он отойдет или по крайней мере отвернется, и тогда грузовик сожрет меня, просто-напросто сожрет меня живьем. А потом выплюнет меня пережеванным, изломанным и… и словно бы лопнувшим. Как тыква под тракторным колесом.
Я начал плакать, и мой отец, лучший из всех, спустил меня вниз, успокоил меня и отнес назад к машине.
Он нес меня на руках, и через его плечо я мог смотреть на удаляющийся грузовик, гигантский радиатор которого зловеще нависал над полем. Черная круглая дыра, через которую, по словам дяди Отто, вылетел цилиндр, напомнила мне безобразно пустую глазницу, и мне захотелось сказать отцу, что я почувствовал запах крови и поэтому заплакал. Но я е знал, как это сделать. Мне кажется, он все равно бы не поверил мне.
Я был пятилетним мальчиком, верящим в Санта Клауса, и также твердо я уверовал в то, что чувство страха, охватившее меня, когда отец запихнул меня в кабину грузовика, исходило от самого грузовика. Двадцать два года мне понадобилось, чтобы понять, что не "Крессуэлл" убил Джорджа МакКатчена. Мой дядя Отто убил его.
"Крессуэлл" был вехой в моей жизни, но он также занимал заметное место в сознании всей округи. Если вы объясняли кому-нибудь, как добраться из Бриджтона в Касл Рок, то обязательно упоминали, что примерно через три мили после сворота с одиннадцатого шоссе слева от дороги будет стоять старый красный грузовик, и если вы увидите его, значит, вы на правильном пути. Туристы часто останавливались на вязкой обочине (иногда их машины застревали там, доставляя всем огромное веселье) и фотографировали Белые горы с грузовиком дяди Отто на переднем плане, для большей живописности. Долгое время отец называл "Крессуэлл" "туристическим мемориалом на Троицыном холме", но вскоре перестал это делать. К тому времени наваждение дяди Отто зашло уже слишком далеко, чтобы можно было шутить по этому поводу.
Такова предыстория. Теперь переходим к тайне.
То, что именно он убил МакКатчена, для меня ясно как день. "Он был как лопнувшая тыква", — говорили завсегдатаи парикмахерской. Один из них добавлял: "Готов побиться об заклад, что он распростерся перед грузовиком, как эти козлы-арабы, которые молятся своему дурацкому Аллаху. Я прямо вижу его в тот момент. Они оба были чокнутыми, оба. Если не верите мне, посмотрите, как кончил Отто Шенк. Прямо через дорогу в маленьком домике, который он думал подарить городу, чтобы устроить там школу. Сумасшедший, как какая-нибудь дерьмовая крыса".
Все это сопровождалось кивками и понимающими взглядами, потому что к тому времени они уверились в том, что дядя Отто был странноват, но ни один из старых сплетников не увидел в нарисованной картине — "распростерся перед грузовиком, как эти козлы-арабы, которые молятся своему дурацкому Аллаху" — ничего подозрительного или странного.
Маленький город всегда живет слухами. Людей объявляют ворами, распутниками, браконьерами и обманщиками на основе скуднейшей информации и широчайших обобщений. Мне кажется, часто слух рождается просто от скуки. Я думаю, что всю эту среду маленького городка, которую описывало столько писателей от Натаниэля Готорна до Грейса Металиоса, нельзя назвать отвратительной только по одной причине: все эти слухи, рождающиеся на улице, в парикмахерской, в бакалейной лавке как-то странно наивны. Такое чувство, что эти люди во всем склонны видеть злобу и глупость, и готовы даже приписать их лишенному этих недостатков человеку, но настоящее, сознательно совершенное зло может оказаться незамеченным ими, даже когда оно висит у них прямо под носом, совсем как ковер-самолет в одной из волшебных сказок эти козлов-арабов.