— Вот именно. Поэтому первейшая задача у нас с тобой — отучить их от этой вредной привычки.
Он сел на самый край ската крыши и внимательно принялся меня разглядывать.
— И этим вопросом мы займёмся немедленно… — так он оценил результаты осмотра.
Результаты и впрямь оказались очень значимыми.
Я отломил ещё кусок хлеба и принялся дожёвывать мясо, вспоминая события, произошедшие через три года после беседы на разобранной крыше. Мне было уже одиннадцать лет, я быстро рос, ещё быстрее учился. Школьная библиотека превратилась из необъятного хранилища в скромное помещение, заставленное читанными-перечитанными книгами. Вот тогда пан Вышински принёс свой планшет. И книг там было просто море. Правда, прятать устройство пришлось особо тщательно. В нашем поселении такая вещь становилась совершенно несусветной ценностью, ей угрожали не шаловливые ручки моих недоумков-приятелей, а самые настоящие воры. И надо же такому произойти, что именно планшет и стащил мой сосед, белобрысый парень лет тринадцати. Стащил по-глупому, точнее, по моей глупости — я сидел во дворе на деревянной скамеечке в тени от сиреневого куста, между прочим, земного происхождения, и, не отрываясь, читал книжку по основам небесной механики. Книжка оказалась увлекательной, я зримо наблюдал сложные траектории небесных тел, которые они сплетали в своём вечном движении. Уже тогда я знал, что буду поступать в Следственную Академию, а следователю просто необходимо уметь управлять самыми разными машинами. И конечно, для грамотного полёта в ближнем космосе, нужно хорошо представлять себе законы, по которым полёт происходит. Я так увлёкся, что не услышал Павкиных шагов, а когда он протянул над низким забором рук и выхватил планшет — было поздно. Выхватив, он принялся размахивать им, бегая по улице. Но мои крики и требования немедленно вернуть прибор он только смеялся, а когда я выбежал со двора на улицу — помчался от меня, как стрекол[6].
Догнал я его уже возле молотильного комплекса, где обычно мальчишки собирались поиграть в свои немудрёные игры, тайком выкурить одну на пятерых папироску, а то и подраться. Удивительный прибор в руках у Павки вызвал оживление и бурный интерес, сменившийся презрительным безразличием, когда не понимавшие его истинной ценности пацаны поняли, что это — всего-навсего книга.
— Гля, паря, шо у нашего Клима есть!
— А шо это?
— Навроде как книжки читает…
— Книжки… — разочарование в голосе спрашивавшего было просто надрывным.
— А ты думал, это ковырялка для носа? — спросил я, подходя ближе. — Дай сюда. Это не твоё.
— Твоё, что ли?
— И не моё тоже. Это пана Вышински.
— Тю! Теперь это моё. Папка поедет в город в воскресенье, он мне его поменяет на три сахарных леденца, вот!
— Лучше отдай! — у меня начало леденеть в животе.
— А то шо будет?
Объснять «шо будет» — напрасно терять время.
Я сделал классический выпад ногой вперёд, левой рукой хватаясь за планшет, а правой нанеся резкий удар Павке по носу.
Он не ожидал от мелкого пацанёнка такой прыти, поэтому легко выпустил планшет, а я, развернувшись на левой ноге, добавил ему в лоб правой пяткой, точно, как показывал учитель. Павка шлёпнулся на спину, как мешок с мукой. Шлёпнулся и замер. Я-то знал, что ничего страшного с ним не произошло, а вот остальные с воплями «Клим Павку убил!» начали разбегаться, за исключением трёх самых старших, которые верховодили всеми мальчишками в посёлке.
Я не испугался ни на секунду. Три года ежедневных занятий вселили в меня уверенность, поколебать которую этим троим было вряд ли под силу.
Даже сейчас я усмехнулся, вспоминая тот первый свой настоящий бой, окончившийся полной победой. И сделал ошибку, потому что мать приняла мою усмешку на свой счёт.
— Он ещё смеётся! Ни стыда, ни совести! Да мне перед людьми стыдно… Что соседи скажут? Уродила ирода на свою голову! Люди картошку сажают, а он в академии собрался. Ждут тебя там, как же!
Я ещё ниже опустил голову и принялся есть ещё быстрее. Да уж, что скажут соседи — первейшая забота моей матери. Ну, соседи, конечно, ничего хорошего никогда не говорили. Особенно после того, как сразу три великовозрастных балбеса, каждый из которых был, как минимум, вдвое крупнее меня, попали в местную больницу. Именно после этого случая отец, как следует поколотив меня для разминки, отправился к пану учителю поучить его уму-разуму. С ним увязались ещё трое его собутыльников, такие же отцы семейств, сильно переживавших из-за «ненужной» школы в посёлке. В результате отец присоединился к трём балбесам, перегрузив фельдшера работой выше всяких пределов. А потом появился пристав и объяснил отцу, на кого он поднял руку, заодно наложив штраф. Неслыханное дело!
Отец утешился тем, что опять выместил обиду на мне. Ему было невдомёк, что я с толком использовал все эти экзекуции, приучая тело незаметно уходить из-под ударов, смягчать удары правильным последовательным напряжением и расслаблением соответствующих мышц.
Так и шла моя жизнь. Родители, сёстры и брат вообще перестали со мной общаться, местные пацаны, получив ещё пару раз на орехи, усвоили, наконец, что задирать меня — себе дороже, и оставили в покое странного соседа. Всё свободное время я проводил с паном Вышински.
— Ну что, поел, ирод? — опять мать прервала течение моих мыслей. — Поедешь позорить меня?
Мать никак не могла допустить, что я в чём-то могу добиться успеха, хотя, как правило, всё, что я делал, получалось у меня неплохо. Почему-то родителям и в голову никогда не приходило, что сына можно и похвалить иногда за его достижения. Однажды я построил ракету, на настоящем керосиновом двигателе. Она выглядела, как настоящая, а когда произошёл первый запуск, взлетела так высоко, что я искал место её приземления три дня — ветер отнёс парашют километра на три от посёлка. Смотреть ракету приезжал корреспондент из города, потом в местной газетке даже статью напечатали о мальчишке, который сам строил ракеты. Не сам, конечно, мне очень помог пан Вышински, но запретил даже упоминать о том, что участвовал в работе. Так моя мать стыдилась неделю выйти на улицу и всё твердила, что нечего высовываться, что нужно быть, как все…
Не судьба мне быть, как все. Ну или мои «все» не здесь, не в этом посёлке, не на этой планете.
Я закончил есть, встал, сказал «спасибо», на что мать не обратила никакого внимания, взял сумку с моими пожитками. Сумка не сильно меня отяготила. В ней хранилась смена белья, папка с документами, которые я сегодня забрал из школы, и бесценный планшет пана Вышински, который он подарил мне и настоял взять с собой. Он сказал, что мы сможем общаться через этот планшет. Я, конечно, знал, что такое сеть, но в нашем посёлке ничего такого не было, да что в посёлке, в городе, я думаю, только в управе была станция связи. Но учитель уверенно сказал, что обязательно свяжется со мной.
— Ну всё, ма, я пошёл, — мне стало совсем неловко. — Пока. Отцу привет передавай.
Она ничего не ответила, поэтому я отвернулся и сошёл с крыльца. Кажется, ей даже в голову не пришло дать мне с собой пару бутербродов. Ну да, я ж отрезанный ломоть…
Идти было не далеко, буквально километр до центра, где раз в сутки останавливался проходящий бас из города. Только мне нужно было не в город, а в другую сторону, до станции речного вокзала, откуда ховер должен был довезти меня до посадочной площадки на лесных разработках.
Путь неблизкий, займёт весь день. Никто из местных жителей никогда дальше города не бывал, и не хотел бывать. По представлениям местного населения, от «городских» стоило всякую секунду ожидать какую-нибудь пакость или заразу.
Я шёл по укатанной грунтовой дороге и вспоминал беседу с паном учителем, после которой отправил заявление в Академию.
— Пойми, Клим, тебе не стоит здесь оставаться дольше. Каждый день в этом болоте наносит ещё один удар по твоей психике. Да, ты вырос стойким, но замкнутым. Тебе же не с кем здесь общаться. Ты же не хочешь в Академии оказаться среди пушечного мяса, такого же быдла, которое окружает тебя здесь? В Академию только берут всех подряд, а выпускают через одного…