Но самым выразительным был Мил. С одной стороны, дочку он явно любил, не столь оголтело, как в известных мне мирах — программа “отношения с потомством” явно была модифицирована, насколько — вопрос изучения. Но любил и хотел блага, а потому радость на роже была: в текущих реалиях она занимала высшую из возможных ступеней социальной лестницы. Выше просто невозможно в принципе, хоть и ступеней этих не более пяти, а по совести — четыре. С другой стороны, егойные планы были на “втюхать дочуру” некоей столичной штучке, даже некие снадобья в угоду дурацкой моде таскал. В общем, то, что я, какой-то захолустный баронишка, буду в дыхательные и пихательные дрючить его “кровиночку”, восторга в бывшем купчине не вызывало от слова ”совсем”.
И вот эти весьма противоречивые эмоции создавали на морде купеческой весьма дивный мимический букет, на который я с искренним наслаждением полюбовался.
— Ростки домов, Мил, — прервал я своё любование.
— Э-э-э…Кхм… Блага вам, господин Стрижич, за Любушку мою благодарю…
— Угу. Ты, Мил, видно вопроса не понял. Что с ростками домов для Весёлков?
— Не гневайтесь, — с некоторым испугом выдал дядька. — Высадил, как повелели вы. И прижились, расти будут, лишь уход нужен.
— Приглядишь, значит, — решил я. — Так, Мёда, кто в Веселках останется из новичков — решила?
— Прости, Стригор Стрижич, не успела ещё, нерасторопа старая…
— Ну и сама дура, — заключил я, тыкая перстом поочерёдно в пейзан из новеньких. — Вот вы в Весёлках останетесь… Хотя… Муж али жена есть мной не выбранные?
— Муж мой, господин Стрижич, не изволь гневаться, — закланялась одна баба.
— С кем-то одиноким пусть поменяется, — мудро распорядился я, после чего совершилась замена. — Далее, Своих забрала, чтоб больше никого не меняла, — нахмурился я, на что старостиха закланялась. — Далее, пару мужиков со стрекалами направишь с остальными новичками и Милом в Топляки, да и сама с ними направишься, распоряжения мои в деталях передашь, Мил дома посадит. А оттуда — в Стрибожье с остатними, всё так же. Бегуна одного оставлю для саженцев, завтра чтоб в поместье привёл, — уточнил я Милу. — Всё понятно, али уточнять надо, что людишек и дары поровну разделить следует?
— Поняла, господин, — выдала Мёда, тогда как Мил просто поклонился. — А ты меня над прочими старостами ставишь?
— Вот, — продемонстрировал я бабке дулю. — Совсем ты, старая, ополоумела, развела “над и под”. Посыльная ты, на один раз, слов моих мудрых передатчица. А возомнишь больно много или своевольничать начнёшь — так и старосте в Весёлках недолго поменяться. Уразумела?
— Уразумела, не гневайся…
— Ты мне ещё поуказывай, гневаться или нет, — хмыкнул я. — Чиниться удумала на старости лет. Исполняй, а я прослежу, чтоб не своевольничала!
А сам я, с тремя бегунами, нагруженными книгами и прочей “моей” рухлядью, и тремя мужиками “на обучение”, ну и Любой, само собой, направился в поместье.
В десятке метров чуть не закатил девице челодлань — посадил я её на Индрика перед собой (ну все мои оборонительно-нападательные приёмы не требовали “прямых линий”, а мне приятнее), так что челодлань по стандартной траектории зарядилась бы в любину физиономию.
— Кушать хочешь? — охеренно проницательно полюбопытствовал я у служанки, несколько издевательски, если смотреть со стороны, учитывая её заметное и ощутимое истощение.
— Немного, Стригор Стрижич…
— Кушай, — выдал я, вытаскивая из индриковых сум дорожные припасы.
А пока девица почавкивала и похрустывала питанием, начал размышлять. Вот чего этой Мёде неймётся-то? Вот вроде неглупая баба, понимает, что ежели я её “старшей над старостами” поставлю — так и дрючить за всех буду, с силой необоримой. А у неё и с Весёлками геморроя, по совести, дохрена. Но вот всё равно — чинится и к власти рвётся. Глупо до безумия, но как бы не естественный психосоциальный механизм, размышлял я. Глупая жадность человеческая: “надо больше”, а нахера — даже мысли не появляется. С деньгами, властью, да всем, фактически.
И, блин, не знаю я о куче таких механизмов нихрена. В том плане, что Мороз был дядькой эрудированным и образованным, вот только он больше в психологию прикладную учился.
А тут вопрос психосоциологии, психологии масс, политологии, по большому счёту, как изящно называют стадные инстинкты большинства и безумную жадность меньшинства.