С 1900 года по 1908 год работала в различных областях с целью организации женщин одного со мной направления… Говорю я свободно только на четырех языках: французском, немецком, английском и русском, немного по-шведски и фински…»
Коллонтай постоянно думала о сыне. Они с мужем разошлись, но отношения остались хорошими. Она беспокоилась не только о мальчике, но и о его отце.
В феврале 1914 года писала сыну из Берлина:
«Дорогой мой мальчик, тяжело думается о тебе, о папочке эти дни… Хочу теперь ускорить свой переезд в Россию. Мне кажется, что надо ближе к тебе, надо быть там, чтобы помочь тебе вести жизнь. Ведь я знаю, как твое сердце болит за папу и как ты живо воспринимаешь все его неудачи и невзгоды…
Хохлинька, дорогой мой! Напиши мне про все дела папины и про всё, что знаешь, невольно мучаюсь за всех вас. И так, так больно за папочку! Но верь, что если у него есть враги, то есть и друзья, которые и ценят, и уважают его.
И ведь враги-то у папы потому, что кругом старый бюрократический мир с его глубокой порчей. Папина честность и благородство им бельмо на глазу…»
Она хотела вернуться. Пожить в Финляндии, чтобы видеть Мишу.
В апреле 1914 года сообщила сыну:
«Милый, родной Хохленыш!
От тебя давно что-то нет вестей. А я начала с этой недели готовиться серьезно к отъезду. Понемногу убираю, укладываю вещи… Не тороплюсь очень только из-за погоды, боюсь попасть в Куузу, когда там еще холодно и не установилась весна, чтобы не расхвораться. Ведь мой противный ревматизм себя постоянно дает знать.
На прошлой неделе у меня был «чай со знаменитостями»: съехались на деловое совещание все самые знаменитые социалистки из Англии, Швейцарии, Австрии, Голландии и т. д. Было очень оживленно и весело. Потом мы примирились с Кларой Цеткин, с которой у меня испортились отношения после выхода моей книги. Сейчас у меня много мелких статей на душе и куча запущенных домашних дел: покупка сапог и чулок, разборка книг…»
Но ее планы не осуществились. Весной 1914 года из Грюнвальда она жаловалась Щепкиной-Куперник, которую называла «нежно любимой сестричкой»: «Знаешь ли, а ведь я была на волоске от того, чтобы приехать в Финляндию. Шла уже брать билет и через день должна была выехать… Но обстоятельства круто повернули мое решение. Против меня возбуждено новое преследование… Мне всё снится Кууза, и тоска по родине, та тоска, которую я не знала все эти годы, окрашивает все мои деловые заботы, переживания…»
Коллонтай сообщили, что возбуждено уголовное дело в связи с ее статьей «За что борются работницы», опубликованной в «Северной рабочей газете» 23 февраля 1914 года. Это оказалось слухом. Но в Россию она не вернулась. А тут началась война, ставшая мировой. И о возвращении на родину пришлось забыть, потому что Александра Михайловна принадлежала к тем немногим социал-демократам, кто решительно выступил против участия в войне.
Двадцать восьмого июня 1914 года в городе Сараево в австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда стрелял восемнадцатилетний боснийский серб по имени Таврило Принцип.
Франц Фердинанд наследовал бы австро-венгерский престол после своего тяжелобольного дяди, императора Франца Иосифа. Женатый на чешке, эрцгерцог был расположен к славянам. Сторонник предоставления больших прав всем народам империи, он хотел покончить с «приниженностью славян» в Австро-Венгрии. Убивать его было не только преступно, но и глупо. Но на Балканах эмоции часто берут верх над разумом.
После убийства наследника австрийского престола Вена обвинила Сербию в покровительстве заговорщикам. Потребовала разрешить представителям австрийской полиции принять участие в расследовании. Белград ответил отказом.
Сербский принц-регент Александр Карагеоргиевич телеграфировал Николаю И:
«Мы не можем защищаться. Посему молим Ваше Величество оказать нам помощь как можно скорее…»
«Ваше высочество, — ответил Николай II, — может быть уверенным в том, что ни в коем случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии».
Эти слова дорого обошлись нашей стране. Стоило ли обрекать на смерть миллионы людей ради того, чтобы не позволить австрийским полицейским участвовать в расследовании убийства эрцгерцога Фердинанда?
Решение, которое определит судьбу не только династии Романовых, но и всей Российской империи, далось Николаю II нелегко. Император колебался. Понимал, какая ответственность лежит на нем. Сказал министру иностранных дел Сергею Дмитриевичу Сазонову: