– Нет, лежать не хочу… мне уже лучше, – более бодрым голосом дыхнула она.
– Лучше будет полежать, – терпеливо, впрочем, вновь указывая, сказал Перший и легохонько потянул ее за плечо к ложу. – Векошка вельми разогналась, оттого тебя и мутит. Вскоре обороты снизятся, и тогда ты поднимешься. Ты же не хочешь навредить своему малышу. – Бог совсем редко пользовался этой безотказной формой давления, несомненно, жалея девочку.
А когда пользовался, она действовала исправно. Вот и сейчас стоило Есиньке услышать про дитя, что теперь жил… рос в ней и был целым, как она думала, со Стынюшкой, и она немедля направилась к ложу. Перший только она пошла к топчану, отпустил дотоль сжимаемое ей плечо. Сбросив с ног плетеные сандалии, с долгими ремешками, огибающими лодыжки, которые в векошке ей предложили вместо олочик, также как золотое сакхи занамест годовщины и зоновки, Еси неспешно опустилась на ложе. Ночница-чатур подступив к девушке, бережно укрыла ей ноги шелковистым, легким покрывалом, и, поправив под головой овальную подушку, все также безмолвно покинула комнату, оставив о себе памятью рябь серебристой завесы, порой напоминающей плотную портьеру, а инолды дымчатую зябь.
– Этот столик, – только они с Богом остались одни в комнате, молвила Есислава. – Он похож на столик из воспоминаний… воспоминаний связанных с Кали-Даругой.
Перший, медлительной поступью направившись к ложу, обдал мгновенным взором хрустально-черный столик, да мягко просияв, отозвался:
– Эта векошка Кали-Даруги. Лишь живица, так я величаю нашу дорогую демоницу, на ней путешествует меж Галактик… Подобные этой есть на каждом судне принадлежащим Димургам, чтобы в надобный момент мы могли послать за Кали-Даругой, – обстоятельно пояснил Перший. Он очень был рад, что девушка продолжила общение, и теперь стараясь расположить к себе, хотел снять ее отчужденность, каковая мешала не только Богу, человеку, но и в первую очередь больному Крушецу. – Малецыки достаточно сильно привязаны к живице…
– Как и он… Он… Крушец… Так тоскует… тоскует… зовет ее и тебя, – совсем тихо прошептала Есинька и сомкнула глаза, тем подавляя и трепет собственного голоса, и слезы каковые жаждали выплеснуться на щеки. Так-таки, одна слезинка протиснулась сквозь глазную щель и точно почка лениво набухла на внутреннем его уголке.
Старший Димург неторопко присел на ложе юницы, слегка коснувшись ее руки материей своего белого сакхи. Засим также степенно протянул в сторону лица девушки руку и указательным левым перстом смахнул… аль словно впитал в поверхность своей кожи ту махую слезинку. Острая… такая же как боль, потребность коснуться Бога… вот также не смело… самую толику объяла всю плоть Есиньки, одначе, страх, что она того недостойна единожды притушил желание, оставив всего-навсе болезненное нытье в левом глазе и виске.
– Значит, – продолжил прерванный разговор Перший, стараясь тембром своего голоса приблизить к себе юницу, и ласково огладив кожу ее щеки, положил руки себе на колени. – Мананы, как народ тебе не понравились?
– Я не хотела огорчить Бога Асила, – ответила Еси, и открыв очи воззрилась в столь близкое лицо Бога и с тем ощутила божественную мощь, закружившую окрест нее… такую могутную, властную, подчиняющую безоговорочно себе, какую никогда досель не чувствовала в присутствие сынов Зиждителей. – Просто, мне не понравились мананы… Они такие чуждые мне не только, как люди… Мне чужды их мысли, поступки, образ жизни… А верования у них и вовсе ущербны и я с трудом их понимала.
– Ну, что им дали, в то они и верят, – разумно пояснил Перший, и также не смело, опасаясь спугнуть наступившее меж ними общение, чуток двинулся в бок, усаживаясь на ложе удобнее. – А по поводу верований в Единственного Духа, это традиционно дарит людям не Асил, а Усач. Милый малецык не больно жалует всякие там религиозные любомудрия, потому дает все просто и четко… Один дух, предки, близость к земле, растениям, животным и все. А мой народ? Тот, что живет в Африкие подле вас ноне, тебе понравился?
Есислава ответила не сразу, она обдумала слова Бога о верованиях манан, оные и впрямь до сих пор соответствовали выданным им когда-то Усачом установкам, а после, припомнив темнокожих людей Африкии, откликнулась:
– Нет… Они мне тоже не нравятся. Знаешь, в них живет какая-то непонятная угодливость. И почему они считают, что служить белым это почетное занятие. Да и верования ихние… Они такие же кособокие как у дарицев и манан. Я слышала от шаманки, народа ашти, предание. И в нем когда-то на заре юности человечества верховное божество ашти Оньянкупонг жило рядом с людьми над землей. Однажды одна старая женщина принялась готовить себе толченое блюдо. И так как она слишком старательно толкла свою пищу, то не раз навершием толкушки попадала в Оньянкупонга, ударяя его в глаз, в нос аль в грудь. Оньянкупонг долго терпел данное бесчинство, а после разгневавшись ушел от людей на небо… Оставив свой народ, отпрысков без помощи и защиты… Разве в этом предании есть смысл? Есть ли в нем мудрость, значимость сказанных слов? На кого он рассчитан… на неразумную детвору.