А время оно точно легкая зябь прокатилось по Земле…
Всколыхнув травы, вспенив горные воды и самую толику качнув массивные горы, принеся на своем движение липень месяц.
Ночная даль небес облеклась в тонкие полу-прозрачные одеяния, словно сотканные каким-то трудолюбивым паучком. И сей ажурно-плетенный платок прикрыл дотоль мерцающие звезды, оставив освещать земные просторы гор (грубо соструганных умелыми руками Творцов) круглой точно блин Луне, величание, кое сейчас употреблялось всего-навсе по обретаемой спутником форме в небосводе.
Густо желтый свет Луны по краю, окаймленный почти алыми тенями, своим единственным долгим лучом осенил сидящего на краю склона, на здоровущем валуне Яробора Живко. Этот валун с одного бока имел слегка сплющенный ровный пятачок, слегка вытянутый да резко переходил в покатую спинку, подобно ослону и сидалищу кресла. Юноша, обряженный в долгополый кафтан, который ему предоставили в пользование, колготно вздыбивал плечи, туля вздернутый ворот к ушам, стараясь согреть их, и порой дымно дул на озябшие руки, потирая меж собой ладони. Стылый воздух, опустившийся на склон горы со снежных вершин, каждый раз приносил положенную ночным, горным местам зябкость и напоенное влажностью безмолвие.
Подле куполообразных юрт почти и не зрелось костров. Токмо блеклые желтоватые лепестки, вскидываясь вверх, символизировали о бодрствующих воинах, да изредка густоватый дым выплюхивал свои струи из крыш, явственно свидетельствуя, что внутри жилищ теплится жизнь. Яробор Живко неотрывно глядевший на даль небес, туго вздохнул, ибо облака сокрыв под собой сами звезды, утаили и ту капельку света, оную видел он один, и тем воочию выделяясь, едва ощутимо сопоставлял себя с Богами.
— Ох!.. — тягостно проронил юноша, и, склонив голову, всмотрелся в расстилающиеся пред ним темный склон горы, по окоему поросший кедрами, зная, что вмале он, завершившись, живописует кряжисто-каменный обрыв, отвесно уходящий вниз.
— И почему ноне такая густота облаков? — молвил Ярушка словно обращаясь к стрекочущему в ночи, несомненно, схоронившемуся в покатой рытвине валуна сверчку.
Нежданно тихий шорох прозвучал, кажется, подле самого уха юноши. Крошечные лапки малого существа прошелестели по шероховатому полотну камня, и немедля стих сверчок, а погодя гулко заухала откуда-то с дерева птица. Ее несколько насмешливому «ху…ху…хууу» издалека вторило более пронзительное кью…виих. И тотчас на лежащую, на лядвеи ноги, руку Яробора Живко прямо на тыльную сторону ладони прыгнула, прилетев вроде сверху, крупная ящерица с долгим хвостом и округло-удлиненной головой, на которой таращились два ярких голубых глазика. Насыщенно зеленого окраса ящерка выказала спинку, на каковой проступали темно-бурые полосы, точно нанесенные мелкими пежинами. Даже при этом, вельми рассеянном, свете, источающимся Луной, юноша явственно рассмотрел и формы пресмыкающегося, и цвет и то, что она неотрывно зыркает на него, будто тем взглядом старается передать вельми важное, али просто успокоить.
Яробор Живко всегда с особым трепетом относился к живым существам. Никогда не позволял себе в отношении к ним жестокости, не любил охоту, да и добывал птицу, зверя лишь в крайней необходимости (не забывая, как было принято у лесиков, испросить у них прощение за отнятую жизнь). Сие в мальчике жило с самого рождения, не столько было воспитано, сколько составляло его суть… суть которая всегда восхищенно любовалась божескими творениями. И в этот раз он воззрился с особой теплотой на пресмыкающуюся животинку, нежно ей просияв. И неважным становилось, что ящерка не понимала проявленной к ней теплоты, мальчик сам ощущал легкость от того общения. Он медленно приподнял правую руку, дотоль покоящуюся на камне и полюбовно огладил зеленую спинку существа указательным перстом, почувствовав мягкую покатость чуть вздрагивающего тельца. Ящерка нежно переступила с лапки на лапку, верно в ответ также трепетно огладив, поверхностями растопыренных и вовсе миниатюрных пальчиков, кожу его пясти.
— Что? — вельми тихо вопросил Яробор Живко, страшась, чем вспугнуть малое создание, доверительно спустившееся к нему. — Тебе тоже не спится? А чего так? Что-то тревожит? Разве тебя может, что-то тревожить… томить… мучить? Нет, ты свободна от любви к своим Творцам, похоже, и имен их не ведаешь. Оттого и не мучаешь себя думами, не изводишь. Живешь. Ты, просто живешь, так как повелел тебе Бог… Небо? — еще тише, теперь уже прошептав, поспрашал он. Юноша слегка развернул ящерку и всмотрелся в ее глаза, не имеющие зрачка, где голубизной поражали радужки, овальной формы, опоясанные бело-прозрачной склерой. — Нет, ни не Небо, а Перший, да? Уверен, ты создание Бога Першего… Першего, моего Отца… Отца… Уж так я его люблю… так… Уж все бы отдал, чтоб его узреть, хотя бы коснуться… Коснуться его темной кожи, подсвеченной изнутри золотым сиянием, — шибутно проронил мальчик, то повышая голос до протяжного окрика, то сызнова понижая, судя по всему, начиная плохо собой владеть. Он вдруг громко хлюпнул носом и смолк. И незамедлительно ящерка опустила вниз головку и провела своей округлой мордочкой по коже его руки, тем, очевидно, передавая ему свою поддержку иль успокаивая… внушая мысль об умиротворение с тем, чтобы обрести как таковое понимание самого человеческого бытия.
Одначе днесь узрев явственную теплоту, проявленную к нему живым созданием, Яробор Живко враз утишился и прерывисто выдохнув, добавил:
— Ты вроде меня понимаешь… Может правы лесики считая, что в зверях также обитает живой дух естества.
Ящерка внезапно резко вздела голову и пронзительно зыркнула на мальчика так, что ему показалось, в ее очах промелькнуло несогласие.
— С кем ты тут толкуешь? — нежданно прозвучал позади парня голос.
Юноша тягостно вздрогнул от той внезапности и оглянулся, узрев в одиноком желто-белом луче луны совсем рядом Айсулу. Девушка, подойдя бесшумно, как она почасту делала, остановилась в нескольких шагах от него и замерла. Они уже давно меж собой примирились, понеже Яробор Живко не был злопамятным, вспять отличаясь мягкостью и способностью вельми скоро забывать о всяких неприятных в отношении себя моментах. Еще и потому, как Айсулу явственно к нему благоволившая не преминула попросить прощение. После той потасовки меж молодыми людьми установились трепетные отношения, вернее будет сказать, дружеские. Именно по-дружески относился к девушке юноша, точно и не ощущающий взросления собственной плоти и поколь, несмотря на особое участие Айсулу, не примечающий в ней чего-то особенного, что могло задеть его мужское начало. Однако иначе обстояло дело с дщершей Волега Колояра, коя вне сомнений проявляла полюбовный трепет к юноше. Меж молодыми возникли вельми доверительные отношения и Яробор Живко, наконец, узнал, почему Айсулу столь гневливо реагировала на упоминание о нурманнах и латниках.
Оказывается ее мать, сестра Волега Колояра, была супругой хана Учжуйского ханства. Правда она умерла вельми рано, когда Айсулу едва минуло три года, и отец женился вновь. И егшише, мачеха Айсулу, смогла заменить девочке мать. К тому времени, когда латники осадили центральный град ханства Беловод, у Волега Колояра из родни осталась одна Айсулу, абы четыре его сына уже пали в тех войнах. Долгое время ашерские латники и ополчение нурманн не могли взять град, и тогда они пошли на хитрость, напав и уничтожив и вовсе маханькое Учжуйское ханство. Уничтожив при том штурме отца Айсулу, ближайших его людей… Истребив и самих кыызов, испалив в кострах их жилища… не только грады, но и малые поселения…Искоренив и всю семью Айсулу… егшише… младших братьев и сестер. Ашерским латникам живой была нужна одна Айсулу. Схваченная, избитая и, как унижение для кыызок, обритая наголо, она предстала, пред вратами града Беловод. Ей была сохранена жизнь только благодаря Волегу Колояру, каковой за ее свободу заплатил собственным пленением.