— Я ее не обижу, — наконец произнес от себя Яробор Живко, по прозвучавшим перемешанным толкованиям двух языков, догадавшись, что гутарили о нем.
— Да, я знаю, — очень мягко молвил осударь, и, шагнув ближе к юноше, трепетно провел ладонью по его светло-русым с золотистым отливом вьющимся волосам.
И в той проявленной теплоте не ощущалось чего-то недостойного мужа, как всегда считали лесики, а вспять чувствовалась, плыла та самая любовь, оная доступна великим, могутным личностям.
— Просто я за нее страшусь, — понижая свой грудной, насыщенный голос дополнил осударь, и слышалось, виделось даже в блеклом ночном свете, где почасту облака укрывали своей ажурной росписью бело-желтую Луну, как надрывно сотряслось все его мощное тело. — Она, единственное, что у меня осталось в жизни. Я все утерял свою супругу, дочерей, сынов, сестер и братьев, сродников, ханство… Свою землю, что оставили мне мои предки… И Айсулу, то значимое, единственное, что дает силы, движение к жизни. Айсулу и теперь ты! Ты, наш золотой мальчик.
— Я не золотой… обычный, — также негромко озвучил уже не впервой свои умозаключения Яробор Живко.
Волег Колояр размашисто встрепал волосы мальчика, и, надавив ему на голову, слегка подтолкнул, повелевая тем самым идти в сторону юрты. Он и сам тотчас повернулся и словно загородив юношу от света Луны и легкого дуновения ветра, направил свою поступь обок с ним в мглу ночи.
— Нет, ты зря про себя так сказываешь, — немного погодя отметил осударь и даже в той неясности ночи, Яробор Живко явственно узрел, аль токмо ощутил, как тот широко улыбнулся.
Прошло похоже не более мига, и с под кочматого чуба Волега Колояра на поверхности кожи оголенной головы зримо для юноши проступила лучистость рдяного сияния. Такого мощного и насыщенного, будто там, в глубине черепа таилось, что-то вельми могучее и такое же неповторимое, как и сам весь осударь… завораживающее неповторимое.
— Ты самый необыкновенный человек, — меж тем продолжил Волег Колояр сказывать о мальчике. — Я таких, никогда не встречал. А мне, поверь Яробор Живко, в жизни довелось узреть множество людей. Всяких. Хороших и плохих… подлецов и смельчаков. Но ты точно порыв ветра в душной горнице несешь в себе, что-то непознанно — величественное. И то, что я ощущаю, наполняет не столько твою плоть… сколько душу!
Глава двадцать первая
Наутро остатки людей преданных cтарой вере, войска Волега Колояра и кыызов, снявшись с места направили свое движение в южные земли Дравидии, некогда общего со Старым Миром, континента Асии. Путь их пролегал по диким, труднодоступным хребтам Алатырских гор, где утесистые кряжи перемешивались с долгими долинами, мощными котловинами, приглублыми безднами, большими озерными водоемами. Сильно расчлененные, развалисто-разорванные, словно разрубленные топором великана хребты, упирались своими снежными макушками в бледноватую голубизну неба, здесь вечно прикрытого белыми полотнищами облаков, напоминающих накатывающиеся могутные волны. Иноредь те островерхие горные кряжи сменялись на плосковершинные, словно спиленные, аль лишь просто стесанные лопатой. Почасту массивные гряды своими пологими гребнями образовывали замкнутые широкие речные долины, а мягкостью, сглаженностью форм напоминали возвышенности, перемеживая то высоченные пики, то нагорья, или вспять вдавленные котловины, покрытые обломками скальных пород да струящимися меж тех валунов горными реками.
Берущие со склон гор свое течение реки выбивали глубокие, узкие каньоны и своим стремительным ходом образовывали множественные пороги, перекаты, величественные водопады. Крупные или малые проточные озера кишили рыбой, одначе их брега были вельми малодоступными. Расположенные в основном внутри горных лощин, заключенных утесистыми грядами, они блистали своими зеленоватыми, насыщенно-голубыми или черно-синими водами. Наряду с крутыми, каменистыми склонами хребтов и узкими ущельями, появлялись плоские плато, широкие степные долины, иль массивы краснолесья и чернолесья, занимающие боляхные территорий. Разнообразие форм горных цепей, поражало своей мощью и величественностью, здесь даже можно было узреть кратеры древних потухших вулканов, а обширные пространства образованные лавовыми излияниями, напоминали слоенный пирог, будто наползших друг на друга пластов. И тогда те изъеденные червями взлобки, кажущие скальную местность, с отложистыми вершинами живописали извилистые расщелины, трещины, дыры, столбы, где на стремнистых стенах ниспадая вниз, струились каскадами узкие или наоборот широкие водопады.
Кыызы большей своей частью скотоводы, чьи уделы земель врезались в Алатырские горы, были прекрасными проводниками. Они прокладывали путь достаточно значимому количеству людей, идущих за Волегом Колояром… точнее сказать за Яробором Живко. Вне сомнений если бы не замыслы Богов ни кыызы, ни влекосилы не решили отправиться в неизведанные земли, да еще и по столь нехоженым горным грядам. Однако порой люди, не ощущая того божественного, незримого воздействия свершали довольно-таки рискованные поступки, ведомые, как им казалось собственными желаниями, на самом деле оставаясь лишь марионетками в замыслах Зиждителей. И потому, вопреки трудностям и в целом неопределенности их странствия, настойчиво продвигались вперед.
Они шли вперед…
Спускаясь с покатых склонов кряжей, поросших высокими травами, кои полностью хоронили в своих массивах людей и животин, преодолевая усыпанные каменными породами узбои рек и обширные долины, пробиваясь в густых дебрях лесов.
Кыызы прирожденные скотоводы не только везли на коротконогих и мохноногих конях весь свой не хитрый скраб, детей, жен и стариков, но и вели довольно-таки значительные стада скотины (преимущественно баранов, как особо не прихотливых животных), бывших пропитанием для многочисленных людей. Право молвить идущим людям во всем сопутствовала удача, за что влекосилы возносили хваления Богам, на равных Першему и Небо, а кыызы благодарили своих многочисленных духов, украшая ветви лиственницы, шаманского дерева, тонкими белыми, тряпичными лентами.
Тамир-агы слыл не просто шаманом. Он получил высший сан посвящения в шаманство, и, ведая истину своей веры, мог не только свободно общаться с духами Предков, но и путешествовать меж миром живых и мертвых. Обладая всей надобной символикой шамана, а именно плащом и железной короной увенчанной оленьими рогами. Посему в его власти находилось исцелять тела и души, посвящать в шаманство иных, проводить положенные обряды. Словом Тамир-агы оказался весьма полезен для марух, в отношении выполнения замыслов Богов, ибо они с легкостью (оная никак не отражалась на драгоценном мальчике и лучице) сбрасывали на шамана то или иное повеление, отводя, таким образом, влекосил и кыызов от природных напастей, направляя по более удобному пути следования, предупреждая об опасностях.
Не только на Тамир-агы, Волега Колояра, Айсулу, но и на других людей, кто, так или иначе, соприкасался с Яробором Живко, марухи установили лебединых дев или бесов, на кого как. Чрез этих удивительных созданий марухи и осуществляли обобщенно управление влекосилами и кыызами. Окруженный мощной стеной внимания людей… иных… не тех, с каковыми он дотоль жил, юноша за время месячного перехода чрез горы успокоился, и впервые томление Крушеца несколько улеглось. Может оттого, что он нес в себе слова поддержки Вежды, почасту повторяя их для Яробора, а может поелику имя его Отца Господа Першего перестало употребляться, как ассоциация со всем темным, злым, дурным, чего верно и добивался Крушец.
Теплота отношений меж Айсулу и юношей нарастала. И тому причиной в первый черед стала сама девушка, которая все, что имела в своем естестве, и допрежь того даровала сродникам, теперь переместила на Ярушку. Айсулу не только трепетно за ним ухаживала на стоянках, принося воды, стирая вещи, накладывая в тарели лучшие куски мяса, но и не раз тулилась к нему. Прижимаясь своей молодой, горяче-вздрагивающей плотью к его, целуя пальцы, голубя долгие, вьющиеся кудри…Словом юница любила Яробора Живко со всей пламенностью и присущей первой любви страстностью, когда даже легкий стон вызывает испуг потери возлюбленного.