Зеркальная стена залы, меж тем легохонько заколыхавшись, впустила в помещение рани Темную Кали-Даругу. Демоница была высокой женщиной, верно на голову выше мальчика и не менее дородной, можно даже молвить упитанной, полнотелой с мягкими приятными для глаз округлыми формами, а нежно-голубая кожа придавала рани еще большую теплоту. На каплевидном лице с высоким лбом и вздернутым кверху маленьким носиком поместилось сразу три глаза. Два, как и полагается, залегали под выступающими надбровными дугами, очерченными тонкими черными бровями. Эти очи, были черными, полностью поглотившими склеру. Они не имели радужной оболочки, зрачка и внутри них кружили золотые нити. Третий же глаз расположился во лбу, подходя одним своим уголком к переносице. Это был вельми узкий продолговатый глаз, поместившийся не как обычные по ширине лица, а отвесно надбровным дугам так, что второй уголок дотягивался до средины лба. Третий глаз, также как два иных, не имел зрачка, радужной оболочки и был полностью заполнен, будто безжизненной голубой склерой. Однако подле него имелись веки… Кои можно было бы назвать правым и левым, покрытые тонкими черными ресничками, один — в — один как и на двух других очах, синхронно моргающих.
Не менее удивительными были губы Кали-Даруги. Большие, толстые, слегка выступающие, светло-красного цвета, от краешка каковых… вернее от средины рубежа нижней губы к долу отходил дотягивающийся до конца подбородка тонкий рдяной язык. Второй язык крепился с подбородком тонкой, трепещущей складкой. Густые, черные, вьющиеся волосы демоницы были распущены и той мощной массой покрывали спину, дотягиваясь до ее колен.
У демоницы имелось четыре руки. Весьма мощное широкое плечо заканчивалось объемными локтевыми суставами от оных отходили по два уже более сухопарных предплечья. Казалось, сами предплечья были весьма гибкими и подвижными, точно внутри них не имелось костей. Запястья на всех четырех руках смотрелись достаточно тонкими и удлиненными, завершающимися пятью пальцами.
Рани была обряжена в долгий до лодыжек голубой сарафан без рукавов и ворота, где подол, вырез на груди и проймы рукавов украшала тонкая серебряная тесьма. На оголенных плечах рани поместились широкие серебряные браслеты со вставленными в них изящно ограненными синими сапфирами. Точно такие же серебряные браслеты на вроде накрученных множество раз тонких тел змеек с просматриваемыми чешуйками украшали запястья и предплечья почти до средины, а также лодыжки, и, огибая шею, покоились на груди. Кольцообразные, серебряные серьги свисали с мочек ушей. Их, похоже, там находилось не меньше десятка, а потому мочка зрелась дюже оттянутой книзу. Демоница была обута в легкие сандалии, где кроме подошвы и серебряных, тонких ремешков опутывающих сами стопы и укрепленных к браслетам ничего не имелось.
На голове у Кали-Даруги находился серебряный венец. Он широкой полосой проходил по голове рани, и касался своим краем уголка третьего глаза, возвышаясь округлым гребнем со скошенными рубежами над ее лбом. Искусно украшенный тончайшими переплетениями золотых, платиновых нитей, напоминающих сети паука, увенчанных в местах стыка синими сапфирами, словно прикрытый тем ажурным покрывалом, тот гребень имел гладкую серебристую основу. У демоницы также имелся прокол в левой ноздре, где на золотом колечке висел маленький фиолетово-красный берилл, взыгравший светом стоило ей войти в залу…. Точнее Кали-Даруга не вошла, а вплыла в помещение и медленной поступью направилась к креслу Седми. Еще толком не приблизившись к Расу, она внимательно-встревожено оглядела этого Бога (взором в каковом просквозила материнская забота и любовь).
Остановившись в шаге от кресла Седми, Кали-Даруга широко просияла и торопко схватила протянутую к ней руку Бога, нежно обхватив ее четырьмя руками и прижав к щеке.
— Кали, милая моя Кали, — полюбовно продышал Седми, явственно сказывая на ином языке, не слышимо для Яробора Живко и подавшись вперед, провел правой рукой по густоте ее волос укрывающих спину.
— Господь Седми, дражайший мой мальчик… как дурно выглядите, — низко-мелодично отозвалась Кали-Даруга, также слышимо токмо для Раса. — Тотчас ступайте в дольнюю комнату пагоды… вам нужен отдых.
— Хотел… — и вовсе нерешительно произнес Седми, и днесь низко склонив голову, коснулся губами сплетенных меж собой рук демоницы.
— Я все ведаю, только, что покинула вашего старшего брата, — теперь много тише продышала и рани Черных Каликамов, несомненно, стараясь скрыть доверенное ей от старшего Димурга пронзительно в нее всматривающегося. — Все ведаю, сейчас вам надо отдохнуть в дольней комнате, а после мы обо всем потолкуем. Мой милый, дорогой мальчик Господь Седми.
Кали-Даруга щекой нежно огладила склоненную голову Бога, всколыхав на ней пшеничные волосы, и когда тот сызнова облобызал все ее руки, выпустив их, испрямился, по теплому ему улыбнулась.
— Ярушка, — чутко пробасил Перший, по-видимому, так и не поняв, о чем говорили его создание и сын. Он легохонько отодвинул от себя мальчика, и, воззрившись в его очи, досказал, — хочу тебя познакомить.
Бог прервался, понеже ждал когда, развернувшись, отойдет от Седми Кали-Даруга, и юноша повернется в ее сторону. Однако Яробор Живко срыву повертав голову, мало-мальски всматриваясь в лицо Кали-Даруги, договорил за старшего Димурга:
— Это демоница.
Рани Черных Каликамов остановилась теперь в нескольких шагах от своего Творца и озабоченно зыркнув на него, нескрываемо беспокойно ощупала взором самого мальчика.
— Я видел ее во снах, — дополнил свои мысли Яроборка, и слегка вздев вверх дугообразные, русые брови, покрыл зябью морщин лоб. — Кали… я звал ее Кали.
— Правильно господин… Кали, — откликнулась незамедлительно мелодией своего голоса демоница. — Рани Темная Кали-Даруга, — представилась она полным величанием. — Но для вас мой господин, я Кали.
— Кали… Кали… — нежно повторил юноша и как-то разом обмякнув, тягостно качнувшись, повалился, благо Перший поддержав его, заботливо притулил спину и голову к себе на грудь.
— Нет, Господь Перший, — произнесла достаточно авторитарно Кали-Даруга, точно Бог о чем ее мысленно вопросил. — Никаких обрядов. Господин весьма утомлен. Мне даже не нужно его осматривать, видно итак. Утомлен, взволнован и судя по всему еще и нервно истощен… Необходимо лечение и ваша ласка.
— Никуда не пойду… ты обещал… обещал, — скороговоркой выдохнул Яробор Живко, и схватился руками за сакхи Першего, вдавливаясь в него головой и грудью, и с тем озаряя смаглостью сияния, что просочилось сквозь его кожу. — Обещал, что не скоро… не скоро отдашь… А где? Где Вежды? — словно только приметив, отсутствие сына Першего, и с тем беспокойно завертел головой.
— Никуда не пойдешь, — успокоительно протянул старший Димург, оглаживая мальчика по голове. — Не тревожься только… А Вежды пошел отдохнуть, так как твои видения его также обессилили.
Юноша протяжно дыхнул, успокоенный молвью Бога и теперь взглянув с особой нежностью на демоницу, добавил:
— Я вас пугаю госпожа? Своим видом, моя дражайшая госпожа? — стараясь сказывать искаженным, более низким голосом. — Не бойтесь меня госпожа. Я вам кое-что принесла, госпожа, весть от Господа Першего. — Он смолк, и какое-то время по залу витало безмолвие… тревожно-напряженное. — Я видел сон, — дополнил мальчик, — такой яркий. И запомнил его на долгое время. Хотя видел его очень давно. В том сне была ты Кали… Ты и я. Только меня звали по-другому, ни Яробор Живко.
Глава тридцать вторая
Кали-Даруге вскоре все же удалось увести мальчика из залы маковки. Вернее его унес Перший и оставил в комле на попечении рани и ее двух сестер: Калюки-Пураны и Калики-Шатины. Кали-Даруга убедила юношу, что поколь она и ее сестры подле него, Господь Перший не отправит его на Землю. Посему погодя рани накормив и напоив мальчика кисловатой вытяжкой уложила в ложе, и как всегда любила, подсунула ему под голову маленькие подушечки, несколько и с разных сторон. Да принялась, медленно оглаживая, целовать перстами его безволосую голову, щеки, подбородок, спину. А мальчик поколь всматривался в сестер рани, которые хоть и имели, как Кали-Даруга четыре руки, три глаза, дополнительный язык на подбородке и голубоватую кожу, внешне, однако, весьма отличались от своей старшей.