— Есть рани Темная Кали-Даруга три горницы, но вельми небольшие, — колготно дыхнула Трясца-не-всипуха.
И вслед за демоницей вошла в синие полотнища облака. Густая синева только морг витала пред этими созданиями, а посем резко раздавшись, явила, точно безразмерную воронку, объятую голубыми дымчатыми парами, купно завернутыми по спирали. Несильно выступали над теми испарениями ступенчатые, нанизанные друг на друга широкие в размахе колесообразные части, присыпанные сверху малыми вкраплениями серебристых пежин и мельчайшими золотыми брызгами, напоминающими изморозь на ветвях деревьев.
Глава тридцать третья
Нервозность Яробора Живко которую приметили не только бесицы-трясавицы, но и Кали-Даруга несмотря на сон, питание, купание и растирание не прошла. Она, похоже, вспять усилилась и воочью была следствием напряженности самой лучицы. Посему стоило рани, спустя пару дней, вывести юношу из сна, как он не узрев Першего в комле, запаниковал… резко вскочил с ложа и порывисто затрясся.
— Ом! господин, — встревожено воскликнула Кали-Даруга, и единождым махом обняв мальчика, крепко притулила его к своей груди. — Успокойтесь, успокойтесь, прошу вас. Господь Перший на маковке, никуда не отбыл. Не нужно так беспокоится, это вельми вредно, мой дражайший господин.
Перста Кали-Даруги мягко пробежались по спине мальчика, всколыхав материю ночной рубашки, огладив покрывшуюся за эти дни пушком волос голову, и враз принесли умиротворение, как плоти, так и лучице. Посему вскоре Яробор Живко перестал трястись и много ровнее вздохнув, молвил:
— Плохой сон… дурной сон приснился, — тем пояснением стараясь оправдать свое состояние.
— Дурной сон. Ом! господин, весьма прискорбно, что вы увидели дурной сон, — нежно голубя перстами голову юноши, прислоненную к ее плечу лбом, ласково пропела рани. — Но сон, это только сон… пустое.
— Нет, не всегда, — протянул Яробор, да высвободившись из объятий демоницы, шагнул назад и даже не разворачиваясь, опустился на ложе.
Его плечи, точно нагруженные тяжестью, опустились вниз, спина выгнулась покатой дугой и на лице проступила боль, переплетенная с тоской. Кали-Даруга приметив эту задумчиво-болезненную кручину самую малость повела головой вправо и стоящая недалече Калика-Шатина, понимая сестру без слов, немедля повертавшись, шибутно покинула комлю.
— Сны, они показывают прошлое, как это произошло с тобой, — дополнил свою прерывчатую речь юноша, и, раскрыв ладони, уткнул в них объятое жаром лицо. — А этот… такой дурной… такой нехороший. Мне приснилась чудная комната с ровной гладью низкого потолка. Густое белое сияние наполняло ее всю, потому едва зримо проступали загнутые по кругу стены. Пар… такой как бывает в парилке, курился внутри комнаты. Я лежал на ровном, плоском ложе, весьма узком. Одна из сторон которого упиралась в неширокую, подпирающую свод трубу, усыпанную сверху мелкими желтыми искорками. Надо мной проступило лицо человека с темной, как у Вежды, кожей. Это было узкое и весьма приятное лицо. Немного скуластое с большим горбатым носом, нависающим лбом и черными глазами. Тот человек был облачен в белую без рукавов рубаху… Я помню, он настойчиво впихнул мне в губы голубую удлиненную. — Мальчик прервался, подыскивая слова, но так и не найдя должного сравнения, продолжил, — какое-то семя. И я вдруг понял, что сейчас умру… Он, тот человек… Он меня убил… убил… Представляешь Кали, убил.
— Дражайший мой господин, — нежно протянула рани и присев на ложе обок с Яробором Живко сызнова притянув его к себе обняла. — Это просто сон. Ну, кто вас может убить. Кто посмеет убить, вас господина.
— Меня убили. Ты, что Кали не поняла? Не убьют, а убили… уже убили. Сны показывают прошлое, те жизни, а видение грядущее, — сумбурно выдохнул мальчик и судорожно вздрогнув, пристроил свою голову на большую грудь демоницы. — Я устал от этой напряженности. Порой мне хочется покоя, тишины, чтобы была возможность полюбоваться красотой Земли, и время подумать. Но кто-то… что-то меня все время тяготит. А после наступает такая смурь по Першему. Такая мощная, давящая, что мне хочется прекратить собственную жизнь и тем самым остановить данную тягость.
— Мой милый, господин… дорогой мой так нельзя поступать, — полюбовно заворковала Кали-Даруга и стала голубить пушок волос на голове юноши. — Ибо ваша жизнь необходима для полноценного развития вашей божественности, — очевидно сказывая не столько для плоти, сколько для лучицы. — А смурь приходит, потому как вы скучаете за Господом Першим. Однако сейчас вы побудете подле него, успокоитесь и продолжите свою жизнь. — Ярушка торопливо закачал головой, высказываясь не только от себя, но и от Крушеца, и столь рьяно, точно сама мысль о жизни била его наотмашь и жестоко, сотрясая и грудь рани, и все ее грузное тело. — Ведь там, на Земле вас ждет Айсулу. Так трепетно вас любящая… Такая нежная, милая девочка, которая ловит каждое ваше слово, ваш взгляд, улыбку.
— Айсулу, — чуть слышно прошептал Яробор Живко и сомкнул очи, может, стараясь припомнить образ девочки.
— Айсулу, такая красивая девочка, наверно она за вами скучает господин, — все тем же вкрадчиво-успокоительным голосом отметила Кали-Даруга и перста ее мягко прошлись по сомкнутым очам мальчика, своей нежностью смахивая и само напряжение и с тем открывая их. — Вы еще не были близки с ней господин?
Рани Черных Каликамов спросила о том так запросто, вроде речь шла о чем дюже обыденном… о вкусе давешних щей и посему это прозвучало как-то по-домашнему, простецки не вызвав никакого недовольства в парне, оттого он также запросто качнул головой.
— И даже не целовали? — все тем же тоном продолжила свои поспрашания демоница.
— Только в щеку, — негромко ответствовал Ярушка ощущая подле рани полную раскованность не только в словах, но и в мыслях… легкость каковую дотоль никогда не испытывал.
— В щеку это не поцелуй, — молвила Кали-Даруга, явно стараясь этим разговором снять с мальчика всякое напряжение и тем самым переориентировать его мысли на тех, кто был ему близок и дорог на Земле. — Поцелуем можно назвать только прикосновение к устам возлюбленного. Когда ты можешь приласкать его губы, выразив тем свои чувства. У Айсулу выразительные губы, хорошая фигура, красивая грудь, она тоже сладка на вкус… Как и ее уста, изгибы тела, впадинка в районе живота. У девочки мягкие покатые плечи, трепетные руки. Они доставят много радости господину, будут касаться, голубить, ласкать. Господин не должен от этого отказываться… оттого, что заложено в вашей человеческой плоти, а именно от близости с себе подобными. Сие радость… нескончаемое благо. И я уверена, господину будет хорошо подле Айсулу, ибо девочка вас любит и сделает все, чтобы порадовать.
— Хочу быть подле Першего и Вежды, — и вовсе едва слышно продышал юноша, по-видимому, несколько пугаясь того, что только озвучила демоница, потому и надрывно дернулся в ее крепких, четырех руках.
— Будете… Подле Господа Першего вы непременно будете, — с заботливостью матери, убеждающей своего разуверившегося во всем любимого сына, произнесла рани Черных Каликамов и теперь выровняла на голове парня вьющийся хохол, стараясь как можно сильнее прикрыть теми волосками кожу. — Айсулу очень любит ваши волосы господин, — наново перевела она тему разговора на то, что не тревожило мальчика. — И она, знаете ли, плакала, когда вы побрили голову.
— Плакала, — повторил вслед за Кали-Даругой юноша, и, выскользнув из объятий, всмотрелся в ее лицо, на коем попеременно блистала, словно вибрировала голубоватая кожа, временами становясь насыщенного цвета. — Не знал, — заметил мальчик, — а ты откуда знаешь Кали?
— Я много, что знаю… много, — уклончиво ответила демоница и провела пальчиками по его очам, носу и губам. — Конечно такой красивый господин. Такие приветные черты лица, полные губы, глаза наполненные мудростью. Как можно не любить само божество. А Айсулу весьма хорошая, светлая девочка, мне она понравилась.