— Что не ответ, так новый вопрос. И поверьте мне, поток вопросов не уменьшится, потому Вежды и пришлось часть из них перенаправлять на тебя Отец, наверно, все же надо было на Родителя, как советовал я.
— Если вы не хотите отвечать, я не буду спрашивать, — обидчиво откликнулся Яроборка и натужно дернулся, определенно, желая покинуть ноги Першего.
Старший Димург спешно придержал его за плечо, понеже понимал, волнение, обида не самое лучшее состояние для плоти перед обрядом, однако с тем не смог не улыбнуться словам сына.
— Нет, наш драгоценный, — не менее торопливо вставил Седми, узрев досаду юноши. — Мы не желаем тебя огорчать. Но просто мне, кажется, о Богинях мы с Вежды уже тебе сказывали.
— Невразумительно, — недовольно дыхнул Яробор Живко, и единожды воззрился на Зиждителя.
Дотоль полусомкнутые очи Седми широко раскрылись и его насыщенно мышастые очи уставились на мальчика, очень нежно пытаясь его прощупать, и одновременно демонстрируя, что-то Отцам.
— Что ты делаешь? — вопросил юноша, не отводя не менее настойчивого взгляда от лица Бога. — Ты словно колупаешься во мне. Не делай так, мне неприятно, я ведь просил.
И впрямь, ни Седми, ни Вежды за три дня, что мальчик был обок них, ни разу не смогли его прощупать… Прощупать так, чтобы он того не заметил. Это событие встревожило их обоих. И находясь в дольней комнате они, поведали о том, пришедшим в нее Отцам. На правах старших Вежды, Седми и Велет легко могли прощупывать младших членов своих печищ (и не только своих) обладая в том особой мягкостью так, что данного вмешательства братья не примечали.
— Возможно, это просто Крушец слишком напряжен, мы такое уже наблюдали в первой жизни, — предположил Небо.
Он на тот момент, стоял подле выря, на котором лежал Седми и нежно голубил его пшеничные волосы на голове, изредка наклоняясь и целуя любимого сына в очи и виски. На этот раз Седми был значимо терпелив и не отказывался от ласки Отца… что, коли говорить честно, происходило, потому как недалече стоял задумчиво на них поглядывающий Перший. Седми просто не желал своей строптивостью расстраивать Першего… Расстраивать, поелику дотоль на вопросы старшего Димурга по поводу чревоточины и пропажи Отекной, Вежды толком никак не отозвался, сказав нечто невразумительное вроде «было так надобно».
Впрочем, Перший погодя сказывая о Крушеце, успокоил и брата и сынов. Предположив, что и видения, и осязание прощупывания есть показатель особых способностей лучицы, указывающие на нее, как на уникальное божество, которое у братьев Богов еще никогда не рождалось.
— Прости, мой милый, Ярушка. Прости, что огорчил тебя своим взглядом и невразумительным ответом, — теплота в голосе Седми прозвучала с трепетным сожалением. Бог нежно улыбнулся, и, подсветив завитки усов, заодно снял и с юноши всякое недовольство.
— Боги, вмещают в себя общее начало Творцов, — желая отвлечь от происходящего Яробора Живко вступил в толкование Перший.
Господь слегка надавил на облокотницу кресла правой рукой, чем вызвал в ней бурное колыхание, точно студенистой жижи. Пустившей по закругленной форме локотника пестроту серого цвета и зримую рябь движения, схожей с малой приливной волны.
— Ибо они созидают, — степенно продолжил сказывать старший Димург. — Потому Боги не могут иметь пола. И это не потому что его вмещают в себя, а потому как разнополость присуща существам физиологически менее развитым, каковые не сочетают в силу собственного строения эти, скажем так, признаки. Однако насчет волоконца удела ты не прав. Его действительно плетут, конечно, не Богиня Удельница, так как данный миф был придуман для детей поселенных на Земле, которых воспитывали не родители, а вскормленники. Удел плетут предки: мать, отец, деды и бабки, прадеды и прабабки, в общем родители. И данное волоконце они вкладывают в плоть своего чадо… Это волоконце есть стержень плоти, которое при рождении дитя даст ему те или иные особенности, характерные черты кожи, волос, глаз, роста. Сие волоконце, цепочка, есть носитель покодовой, генетической информации о человеке, о его внешнем облике, характере, о дне смерти, або именно в нем и находится определенный код запускающий процесс разрушения плоти.
— Теперь вразумительно? — спросил Вежды и довольно просиял, узрев, как юноша в ответ стремительно кивнул. — А днесь быть может не стоит больше вопрошать? — Бог явно просил о том мальчика. — А то ты утомишься, и, не побыв с нами, уйдешь отдыхать.
— Я только, что проснулся, — отозвался Яробор Живко, между тем уступая просьбе Вежды.
Вежды, к которому так привязался, которого так любил и сам не понимал, каким образом, могла возникнуть столь скоро сия неестественная и мощная тяга. Посему, замолчав, Яробор принялся ласково гладить придерживающую его за грудь левую руку Першего, проводя перстами по ровной без единой выемки, трещинки, черточки тыльной стороне ладони. Иноредь касаясь платинового, массивного, витого кольца с крупным шестиугольным камнем оранжево-красного халцедона одетого на указательный перст и когда-то подаренного Асилом. Сам камень сверху был увит тончайшей виноградной лозой из зеленой яшмы, по стволу и листкам которой проходили и вовсе филигранной сетью символы, нанесенные мельчайшей изморозью золота.
А в залу между тем вошла рани Темная Кали-Даруга, удерживая в руках стеклянный кубок на высокой ножке с ярко-зеленым колыхающимся отваром. И неспешно направила свою плывущую поступь прямо к креслу Творца, вмале остановившись слева от него да протянув Першему кубок. Старший Димург немедля принял в правую руку кубок, охватив его зубчато-ажурное по грани тулово тремя перстами и легохонько кивнул демонице. Кали-Даруга вельми внимательно, оглядела с ног до головы притихшего мальчика и воркующе-полюбовно вопросила:
— Господин, как вы себя чувствуете? Голова не кружится, ибо вы совсем недавно пробудились?
— Кали тоже любит задавать вопросы, однако это Седми в тебе не вызывает досады, — вельми смешливо отозвался Яробор Живко и блеснув в сторону Бога очами, задорно засмеялся. — Я чувствую себя хорошо Кали… И голова не кружится, — ответил он погодя, когда его смех подхватил Вежды, и сие гулкое грохотание заколебало полосы облаков в своде, отчего с них вниз потекла тонкими струйками капель водицы.
— Меня это весьма радует, господин, — все также по теплому отметила рани Черных Каликамов, не обратившая внимание на двусмысленность слов мальчика и смех Бога, оно как их обоих любила. Да и смех Яробора Живко свидетельствовал об одном… о том, что он находится в бодром состоянии. — Тогда выпейте вытяжку, которую я вам принесла, а после пойдем и покушаем. Вам нужны силы, мой дражайший господин.
Перший медленно поднес к губам мальчика кубок, каковой вдвое по размерам превосходил своей вместимостью дотоль им виденные, и сдержал его движение почти подле губ.
— Ого, так много, я не выпью, — протянул, не скрывая своего не желания Яроборка, и отвел голову от кубка. — Да и вообще не хочу пить, меня жажда не мучает.
— Это лекарственная вытяжка господин, — настойчиво-убеждающе молвила Кали-Даруга и, кажется, еще шире улыбнулась так, что затрепетал ее второй язык на подбородке, будто жаждая вздыбится кверху. — И вытяжку желательно выпить всю, оно как вам необходимо, иметь силы, господин.
— Выпей мой бесценный, коли Кали-Даруга сказывает, — не менее настойчиво повторил вслед за демоницей Перший и кубок, сжимаемый его перстами, зримо дрогнув, наново достиг губ юноши.
Яробор Живко недовольно вздохнул, но, не смея противоречить Господу, вздев руки, обхватил тулово обеими дланями и принялся пить весьма густой, кислый напиток. Старший Димург между тем так и не выпустил из перст высокую ножку кубка, несомненно, собираясь, коль мальчик откажется аль потеряет силы, влить в него остатки самому. Ярушка выпил вытяжку почитай до конца, впрочем, когда на дне тулово осталось не более трех глотков, нежданно тягостно качнулся всем телом. В такт тому движению он резко мотнул головой, не столько отклоняясь от кубка, сколько просто слабея.
— Надо допить, — нежно дополнил Перший, и, придержав левой рукой спину и голову юноши неспешно влил остатки вытяжки ему в рот, ибо губы последнего уже почти не шевелились.