Фаянсов так же тихо выскользнул из комнаты, прикрыл за собой дверь. Рындина, к счастью, уже не было видно, повезло ему и с горбуньей, — кандидатка в крёстные из-за стойки переместилась вглубь церкви и, находясь к нему спиной, разъясняла какой-то бестолковой даме, перед которой из икон той следует поставить свечу.
Фаянсов покинул церковь и тут же с её гранитных ступенек наткнулся взглядом на Рындина. Шагах в десяти от крыльца капитан боролся со своей женой. Маленькая женщина, цепко ухватив мужа за локоть, тянула его в сторону дома, участковый упирался изо всех сил и всё же уступал за пядью пядь.
— Отпусти! Кому говорят? Я иду по следу, — требовал Рындин.
— Знаю, куда ведут твои следы, — беспощадно отвечала жена.
— Во-первых, женщина: не мои, а его. Куда, никто не знает, — возражал капитан. — Но я размотаю этот клубок: куда и зачем и где у них явка.
Фаянсов сунул в карман бумажку и крест и, стараясь остаться незамеченным, заспешил в противоположную от них сторону.
— Петруха! Ты куда? Давай поговорим! — отчаянно позвал капитан.
Фаянсов ускорил шаг. Кривой тенистый переулок вывел его на берег затона и заброшенной лодочной станции. Когда-то здесь кипела жизнь — гремела музыка, бойко торговали бутербродами и сладкой водой и конечно же по тёмной воде скользили белые прогулочные лодки. Потом станцию перевели в район городского парка, и берег обезлюдел, захирел, выцвели, рассохлись фанерные ларьки, охромел, подкосился лодочный причал на сгнивших сваях… Солнце всё-таки добилось своего, уползло за горизонт, и теперь без него берег и вовсе казался угрюмым.
Фаянсов спустился к воде, у его ног, словно приветствуя явление живой души, заплескался многолетний, почти археологический мусор — окурки исчезнувших из быта сигарет, конфетные обёртки, старая разбухшая щепа.
Пётр Николаевич, не спеша, зашагал, держась кромки затона, решив обогнуть улицы, грозившие встречей с неугомонным следопытом Рындиным. Приблизившись к причалу, он заметил в его конце, над водой, распластанную серую фигурку. Мальчуган, лет пяти-шести, наверное, из ближайших домов, лёжа на животе, перевесившись через край, хлопал по воде прутом, изображая рыбную ловлю. Доска под ним раскачивалась, ходила ходуном. Гнусный скрип её долетал до ушей Фаянсова. Но мальчик был увлечён своей рыбалкой, а может, и получал удовольствие на этих страшных качелях и пружинил доску сам.
«Сейчас обвалится в воду», — забеспокоился Пётр Николаевич и как наколдовал: доска затрещала, обломилась, и рыбак с плеском рухнул в воду, на мгновенье исчез, затем на поверхности выскочила его голова. Малыш отчаянно заколотил руками, захлёбываясь, позвал:
— Ма-ма!
Перед Фаянсовым разверзлась подлейшая ловушка, и мерзость её заключалась в том, что он прямо-таки был обязан кинуться в её страшный зев, навсегда, без возврата. Пётр Николаевич не умел плавать!
Фаянсов в отчаянии осмотрелся по сторонам, надеясь найти того, кто бы мог спасти ребёнка. Но он был един на весь этот пустынный грязный пляж, Робинзон, на глазах у которого гибнет маленький Пятница. Правда, в сотне метров от него начинались двухэтажные деревянные бараки, но пока до них добежишь, пока дозовёшься… Нет, на это у него не было времени. Его не было вообще, оно исчезло! Всё было подстроено хитро. Вон её, рыжей, хвост мелькнул за дырявым, когда-то синим, а ныне облинявшим ларьком.
«Но и жертва, которую я сейчас принесу, будет напрасной. Всё равно не спасу, мы утонем оба. И он, а заодно с ним и я!» — крикнул Пётр Николаевич собственной жестокой совести, зная точно: для неё это не аргумент. Ему и в том случае не жить, если он сейчас уйдёт, оставит ребёнка во власти затона.
Всё это обилие мыслей — доказательства и возражения — пронеслось по извилинам его мозга в тысячные секунды, со скоростью мелкой частицы в трубе, установленной в Дубне. Что-то безжалостное, обладающее над ним железной властью, чему не было имени, погнало Фаянсова к мальчику. Жалобно воя, Пётр Николаевич промчался по шатким доскам. Причал, будто издеваясь, уходил в затон всё дальше и дальше, к его глубинам. «Господи, почему он так длинён?» — с отчаянием подумал Фаянсов и вспомнил, что здесь чалились и прогулочные катера. Единственно, на что Пётр Николаевич надеялся, — на близость к сваям, авось потом он сумеет добраться до крайнего столба. Но малыш, отчаянно барахтаясь, отдалился от причала ещё метра на три, и теперь между тонущим и сваями образовалось тёмно-зелёное пространство.